"Їхали козаки iз Дону до дому.
Пiдманули Галю, забрали з собою..."
Загадка этой народной песни тревожила меня много лет. Я знал её начало,
знал конец, или, точнее, середину:
"Везли, везли Галю темними лiсами,
Прив'язали Галю до сосни косами.
Розбрелись по лiсу, назбирали хмизу,
Пiдпалили сосну вiд гори до низу".
Я не мог найти ответа на вопрос: за что? За что лихие казаки решили
изжарить на медленном огне несчастную Галю? Что она наделала? Но не
знал я большую часть песни, не знал и её конца - и ни у кого узнать
не мог, а в толстенных сборниках украинских народных песен её почему-то
не было. Помнится, казаки обещали: "Краще тобi буде, нiж у рiдной
мами..." Подманули, увезли, привязали и сожгли... Зачем, за что?
Наконец, мои поиски увенчались успехом: специалист по украинскому
фольклору композитор Д. нашёл в старинном песеннике полный текст
этого загадочного произведения. Что же я узнал? Ровным счетом ничего!
Всё было лишено смысла: и увоз, и жестокая расправа, да и сама песня
не имеет конца, и мы так и не знаем, успел ли пахарь-козаченько, услыхавший
Галины призывы, подоспеть на помощь. Правда, есть в песне мораль:
"Хто дочок має, нехай научає.
Темної ночi гулять не пускає."
Вот и всё. И осталось в сердце тоскливое чувство, как после ночного
кошмара. Уже много веков длится этот тяжкий сон, и пробуждение не
приносит ни радости, ни облегчения.
Да что там Галя... Вспомните "Тараса Бульбу"! Не только выкрученного,
неистребимого, предельно угнетённого, но так и не сломленного Янкеля,
который приходит на память чаще других персонажей. От него, быть может,
пошли гениальные шахматисты и математики: вывели-таки породу! Вспомните
всю надрывно-прекрасную в своей кровавой нелепости повесть! Вспомните,
как Тарас сковырнул неугодного ему кошевого атамана, не желавшего
нарушить мирный договор с султаном, когда война была остро необходима:
"Вот у меня два сына, оба молодые люди. Ещё ни разу ни тот, ни другой
не были на войне, а ты говоришь не имеем права; ...растолкуй ты мне,
на что мы живем?"6
Война, убийство, грабёж как образ благородной, достойной жизни! Готовность
убить и быть убитым ни за понюшку табака. Гениальный Н.Гоголь, болезненно
честный в описании жизни и души человеческой, не стал выдумывать высокие
мотивы для описанного им рокового похода, в котором Тарас потерял
обоих своих сыновей. Поход был "учебным", повод высосан из пальца,
вот только кровь , своя и чужая, была настоящей. Разве что своя была
перемешана с вином, а чужая - со слезами. "Казалось, больше пировали
они, чем совершали поход свой. Дыбом воздвигнулись бы ныне волосы
от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли
везде запорожцы. Избитые младенцы, отрезанные груди у женщин, содранные
кожи с ног по колени у выпущенных на свободу..." (глава V, стр.67).
Это уже в походе, а до похода, для разгона и разогрева, перебили,
утопили в Днепре почти всех "своих жидов", разграбили их лавки, сожгли
и уничтожили, чего взять не смогли. Это была не месть, а святая традиция:
платить торговцу и кредитору не своей, а его же кровью. Никаких нравственных
мучений или жалости, унижающей душу казацкую, не было и в помине.
Но ощущения греха, преступности совершаемого ведь не могло не быть,
обязано было быть! Его можно временно утопить в вине, но куда вернее
совесть свою, грех свой топить в ненависти и презрении к избиваемым
и убиваемым. Ложь, клевета всегда придут на подмогу: "Теперь у жидов
они (церкви) на аренде ... Жидовки шьют себе юбки из поповских риз...
Перевешать всю жидову! - раздалось из толпы."
Вы помните, что было дальше? В школьных хрестоматиях все эти "неаппетитные"
места пропущены, а после школы немногие, увы, берут Гоголя в руки,
и "хрестоматийный глянец" мешает видеть нам естество и плоть его гениальных
творений, горьких, беспощадных, неистово правдивых, а потому, при
всех натуралистических и мнимо-издевательских деталях, будящих не
злые, а добрые чувства к тем, кого топчут, топят, режут и жгут. Мне
кажется совершенно несущественным, что именно говорили или писали
своим знакомым о евреях такие писатели, как Н.Гоголь, А.Чехов, Л.Толстой,
которые в силу своей искренней человечности, своей изумительной способности
пробуждать добрые чувства были естественными борцами против любой
формы дискриминации, в том числе и против антисемитизма. К сожалению,
этого нельзя сказать о Ф.Достоевском, чья канонизированная человечность
была частью его философии, но не души. Так называемый, антисемитизм
Гоголя (и Шевченко!), мне кажется, можно понимать как своеобразную
стилизацию, имитацию народного антисемитизма, который они сами воспринимали
как национальную болезнь, им далеко не чуждую. Хочу добавить, что
лишь в конце XIX - начале XX века отношение к евреям стало одним
из критериев в оценке морального уровня человеческой личности. В ту
пору настоящие интеллигенты считали для себя зазорным подать руку
антисемитам любого ранга.
После Октября еврейский вопрос из разряда этических перешёл в разряд
политических, иначе говоря, был отдан на откуп государству и в значительной
мере утратил то глубокое гуманистическое содержание, которым наделила
его предыдущая эпоха.
Пушкин, Гоголь, Шевченко жили до того, как бурное общественное движение
послереформенной поры, а затем погромы в России и дело Дрейфуса во
Франции сделали гуманное, справедливое отношение к евреям непреложным
законом цивилизованной жизни. Нарушение его грозило нравственной обструкцией.
Но ведь законы, в том числе и этические, обратной силы не имеют.
Не станем же мы судить царя Соломона за многожёнство!
Ссылка на "Тараса Бульбу" освобождает меня от необходимости экскурса
в эпоху Богдана Хмельницкого. Достаточно сказать, что Великое восстание
обошлось евреям (по минимальным подсчётам украинских историков) в
120-150 тысяч жизней, а движение Гайдамаков (Колиивщина) унесло
30-40 тысяч. Еврейское население Правобережья было дважды почти
начисто выкошено. Много написано о социальных, религиозных, чисто
экономических корнях ненависти украинцев к евреям, которая тлела постоянно,
то и дело превращаясь в истребительный пожар, на время деморализуя,
уродуя психологию, "расплющивая душу" оставшихся в живых. Евреев любить
было трудно: может ли покупатель любить продавца, должник - кредитора,
крестьянин - арендатора, у которого приходится работать? Однако,
"не любить" и "убивать" - понятия совершенно различные. Дело же в
том, что евреев не столько не любили, сколько убивали.
Пригретые маврами, ограбленные и гонимые испанцами, преследуемые
лютеранами и кальвинистами, евреи докатились до польско-литовских
земель и осели там навсегда, как они навсегда оседали в любом месте,
куда их выносила штормовая волна. В отличие от цыган, они стремились
к оседлости (такова наша национальная черта - черта оседлости); они
не ютились в шатрах, а строили дома, лавки, мельницы, маслобойки.
Не имея своих светских университетов, они были (единственные в мире!)
издревле почти поголовно грамотны. Сходу перенимая чужие языки, они
сохраняли и свой, древний язык, что давало им возможность почти свободного
общения - через границы, через моря и континенты, через века и эпохи.
Он же помог создать ту финансовую структуру, без которой не смогла
бы развиваться экономика европейских стран в эпоху Средневековья и
в Новое время. Еврейская забота о себе, как правило, шла на пользу
другим народам. Евреи были жизненно заинтересованы в стабильности
и мире: они знали, что любая смута, любые освободительные и завоевательные
войны идут под аккомпанемент погромов, истребляющих жизни и имущество.
Нередко они сами зарабатывали на войне: давали деньги европейским
монархам, когда те в очередной раз собирались в поход; снабжали всем
необходимым воюющие армии, кормили их и поили. Вспомните нелепого,
вёрткого, неистребимого Янкеля, готового и льстить "родным братьям
запорожцам", и отречься от "тех жидов, что арендаторствуют на Украине",
которые и вообще-то "не жиды, а чёрт знает что", уцелевшего благодаря
своей жизненной цепкости, вёрткости и заступничеству Тараса. Того
Янкеля, который, потеряв, казалось, всё, пристроил-таки свой воз между
казацкими возами, чтобы в походе продавать казакам всё необходимое
"по такой дешёвой цене, по какой ещё ни один жид не продавал". Да
и не станут торговаться да мелочиться "широкодушные" казаки, коли
повезет им вернуться из боя с богатым трофеем: кошелем золотых дукатов,
драгоценным оружием и перстнями, снятыми с неостывших пальцев поверженных
врагов. А коли нечем будет расплатиться с жидом, коли очередной королевский
или казачий поход завершится не викторией, а позорной конфузией, тогда,
вспомнив все обиды, начиная с "Христового распятия" до недавнего заклада,
можно, не опасаясь возмездия, рубануть кривою саблей по тонкой жидовской
шее, вспороть беременное брюхо его поганой Хайке, поднять на вострые
пики верещащих по-поросячьи детей, да и забрать всё, что поднакопил
и припрятал проклятый жид. В те глухие времена ещё не стояла задача
"окончательного решения еврейского вопроса": это придет на более высокой
ступени цивилизации, когда появится достаточно "национальных кадров",
чтобы заполнить бреши в науке, промышленности, финансах, да и в культуре,
что менее существенно. А в те дикие времена, подивившись живучести
"иудина племени", ему давали подняться из пепла, восстановить хоть
отчасти своё "поголовье", опять наладить хозяйство и поднакопить деньжат
- и так до новой резни.
Нет ничего удивительного в погромах: они естественны, как град, как
мор и как чума. Удивительно другое: что мы всё-таки выжили и не стали
ни глупее, ни слабее. Скорее наоборот: "Так тяжкий млат, дробя стекло,
куёт булат..." (А.Пушкин). Это ставит в тупик антисемитов и распаляет
их душу: многие "приличные народы" уже давно исчезли с лица Земли,
а это вот сатанинское племя живёт и процветает.
Низкий поклон Н.В.Гоголю за то, что он, как истинно великий художник,
показал естество и плоть народного антисемитизма, при этом не пожалев
красок ни для своих, ни для чужих. Его самого захлёстывала неудержимая,
как икота, истерия антисемитизма. Уверен, что в такие минуты отвращение
к самому себе не было ему чуждо. Оно могло стать одной из причин безумия
гениального художника.
Исповедь больной совести продолжил Тараса Шевченко, особенно в поэме
"Гайдамаки"7. Автора душит ненависть, темная, хмельная ярость от сознания
абсурдности и неразрешимости жизненного конфликта, в наше время окращенного
словом "беспредел".
"Чтобы не было раздора между вольными людьми", Стенька Разин утопил
ни в чём, кроме красы своей, не повинную персидскую княжну. Гайдамак
Гонта идет дальше: согласно поэтической легенде, он убивает своих
сыновей - не за измену Отчизне, как Тарас Бульба, а за то, что их
мать-католичка отдала маленьких сынов своих в учение иезуитам. Всё
темно и невнятно в этой кровавой истории: сам Гонта был сотником в
охране Стефана Потоцкого, и благодаря его измене сюзерену Максим Железняк
сумел взять Умань, где учинил бойню, в ходе которой Гонта будто бы
и зарезал своих сыновей, чтобы продемонстрировать верность (в который
уже раз!) украинскому народу и православию. Залил же он своё горе
реками крови - польской и еврейской. Страшна история Колиивщины.
Спровоцированная в определённой мере Россией, она охватила Киевщину,
Брацлавщину, Подолию, Волынь и грозила перекинуться на Левобережье,
т.е. в зону непосредственно российских интересов. Тогда Екатерина
II приказала своему генералу Михаилу Кречетникову "протянуть руку
братской помощи" Польше, где королем в это время был её любовник Станислав
Понятовский. Генерал Кречетников пригласил Железняка, Гонту и других
атаманов на банкет, предательски захватил их и выдал полякам. После
нечеловеческих пыток Гонта был изжарен и изрублен в куски.
Кровь, грязь, предательство, пьяный разгул и похмельная одурь - такова
атмосфера той "романтической" эпохи. Я не говорю о простых крестьянах-
хлеборобах, о духовенстве, в этом чаду пытавшемся насадить и вырастить что-то
доброе и разумное, - не они творили историю, не они правили пир. Казацкая
старшина, много лет сражавшаяся с польской короной за расширение "реестра",
т.е. за право быть на платной службе (со всеми "бенефитами") у польского
короля, теперь стремилась, подобно своим родичам и бывшим единоверцам,
а ныне ополяченным украинцам и злейшим врагам вольного казачества
- Вишневецким, Збарским, Корецким, - стать владетельными князьями
у себя дома и драть шкуру с холопов без оглядки на Варшаву или Москву.
У них под рукой были тысячи вольных казаков, "хлопцив", не знавших
иного труда, кроме труда ратного. Они искали войну, жили войной, а
в момент особого обострения событий увлекали за собой и молодую часть
вполне мирного крестьянства, которое тоже было не прочь "вдохнуть
воздух свободы", погулять в условиях вседозволенности, а заодно прихватить
трофеев. Казацкие возы, если уж возвращались из похода, то не пустыми.
Часто не возвращались, как и их хозяева. Что ж, такова профессия.
Романтика казацкой жизни, кровавой и хмельной, лишенной стержня и
перспективы, имела своеобразную, сдвинутую шкалу ценностей и требовала
безостановочного, бездумного действия. Остановиться, задуматься -
умереть.
"Все йде, все минае - i краю немаe.
Куди ж воно дiлось? Вiдкiля взялось?
I дурень, i мудрий нiчого не знає,
Живе ... умирає"
А рядом, здесь же вот - рукой можно достать - совершенно другой
мир, другие, непонятные люди. Они не разрушают дома, а до бесконечности,
с нелепым упорством восстанавливают их после очередного погрома, будто
он последний. Детей своих учат не воевать, а торговать да ремеслам
всяким. А главное - читать да писать учат всех подряд, как тех бурсаков
да монахов. Горилку, как надо, не пьют. Жен не колотят, не "учат".
Деньги копят, а не раскидывают по сторонам широкою рукой. Куда там!
"Жидюга дрижить, iзiгнувшись
Над каганцем. Лiчить грошi
Коло лiжка, клятий ...
Чортова кишеня".
Прекрасно передал Т.Шевченко это чувство черной, лишенной логики и
смысла, а потому непобедимой и непримиримой злобы, передал так ярко,
что характер его личного отношения едва ли вызывает сомнение. Истинный
сын своего народа, он был рупором его чувств - во всем их разнообразии.
Тем не менее, будучи образованным, исключительно одаренным человеком,
он сумел подняться над морем народных страстей и дать им достаточно
объективную оценку: "Бандит (злодiй), разбойник или гайдамака - такими
остались гайдамаки после Колиивщины. Такими и помнят их до сих пор."
После разгрома восстания:
"Розiйшлися гайдамаки,
Куди який знае:
Хто додому, хто в дiброву,
З ножем у холявi,
Жидiв кiнчать. Така й досi
Осталася слава".
Не стоит полностью отождествлять народ и народного поэта: ему удалось,
хотя и с трудом великим, вырваться из цепких объятий прошлого и призвать
к единению вчерашних непримиримых врагов: "Сердце болит, а рассказывать
нужно: пусть видят сыновья и внуки, что отцы их ошибались, пусть же
братаются опять со своими врагами. Пусть рожью-пшеницей, как золотом,
покрыта, не размежеванною останется навеки от моря и до моря славянская
земля." (Т.Шевченко. "Предисловие к поэме "Гайдамаки", написанное
postfactum". "Кобзарь" с.116").
Итак, да будет мир между народами-братьями: русскими, украинцами,
поляками. Веками они беспощадно резали друг друга, заключая и нарушая
союзы, призывая на помощь то турок, то татар, то шведов, то немцев.
Пора бы и помириться. Но как быть с евреями, с жидами то есть? Как
быть с теми, кто во всей этой многовековой вакханалии всегда был жертвой
и никогда - палачом? Если внутриславянские счеты худо-бедно свести
как-то можно (кровь за кровь, смерть за смерть), то расчеты с евреями
неизбежно заводят в позорный, преступный тупик, из которого за тысячелетия,
кроме физического истребления, был найден только один спасительный,
"идеологический" выход - АНТИСЕМИТИЗМ.
***
Поражает невероятная жестокость многих "освободительных" войн, в ходе
которых зверски уничтожались сотни тысяч людей, никоим образом к этой
борьбе не причастных. Гайдамаки резали, вешали, жгли и поляков, и
своих единокровных братьев-украинцев, принявших католицизм (униатов),
и, конечно же, евреев. Поляки сажали на кол, резали и жгли гайдамаков,
мирных православных крестьян и, опять-таки, евреев. Для многих целью
войны была сама война как форма существования вне жёстких рамок обыденности.
Кровавая вакханалия не вела к победе и не завершалась ею, так как
победой обычно называют достижение определённой цели, а такой существенной
цели, соизмеримой с огромностью потерь, как правило, не было.
Ведомые беспредельным стремлением к беспределу, полки сходились в
чистом поле, чтобы в кровавой сече добыть право пустить на поток и
разграбление города, сёла, местечки и барские усадьбы. Пока были силы,
победа над общим врагом перерастала в схватку между вчерашними союзниками
и единомышленниками. Вероломство и бессмысленная жестокость - верные
спутники "гайдамацких" движений во всех уголках Земли и во все времена.
Война живет войною и кормится войной. Она естественно затухает не
после победы одной из сторон, а в результате полного истощения бойцов
и превращения в пепелище арены раздоров. На это уходило сто лет, тридцать,
семь, иногда и меньше. Кончался порох в пороховницах, не хватало кровавого
вина, выпадали зазубренные мечи из онемевших рук победителей и побеждённых,
и они, смутно понимая, чем же завершилась сеча, покорно просовывали
головы свои в спасительное ярмо повседневности. До поры...
Три "гайдамацких периода" знала украинская история: хмельниччина,
колийивщина и петлюровщина. Второй от третьего отделён полутора веками
тревожной для еврейского населения жизни, которую прорезали погромы
хотя и тяжкие, но несопоставимые с гайдамацкими. Болотный огонь
антисемитизма то тлел, то разгорался, выкуривая за кордон еврейские
семьи и целые общины. Тем не менее, к началу гражданской войны
оставалось в Украине, особенно правобережной, достаточно евреев для
Большого Погрома.
---------------- Predydushchaq / Previous Sledujushchaq / Next Na glawnuju stranicu / To main page
Sinonimy kl`uchewyh slow: zagape02
Counter: .
Po pros`be komandy poddervki ot www.hotlog.ru:
http://www.hotlog.ru/cgi-bin/hotlog/buttons.cgi
(Wystawit` kak: / To expose as:
http://aravidze.narod.ru/zagape02.htm ,
http://www.geocities.com/sekirin1/zagape02.zip .
)
