Текст не удалось найти на сайтах С.Г.Кара-Мурзы. Взято
из книги: [Сборник статей:] А. Зиновьев, "Западнизация";
С. Кара-Мурза, "Смена курса реформ: что это такое?", В.
Нилов, "Сталин. Вынужденная необходимость". Киев, Оріяни,
1999.
Сергей КАРА-МУРЗА
<СМЕНА КУРСА РЕФОРМ>: ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
Существует авторитетная Организация ООН по
промышленному развитию (ЮНИДО). Она измеряет
<здоровье> промышленности разных стран. По большому
числу данных вычисляется обобщенный показатель. Затем
строится график изменения этого показателя по годам - как
<график температуры> больного. По этим графикам видно,
как обстоят дела в разных странах, к чему идет дело. Кто-то
находится в состоянии <развития>, кто-то переживает <бум>,
другие - <застой> или <депрессию>. Кое-кто даже испытывает
<кризис> - явление циклическое и краткосрочное.
Но есть в мире всего три страны, график которых
отражает состояние, которое можно назвать <разрушенное
хозяйство>. Это график совершенно особой формы, его ни с
каким другим не спутаешь. Всего три страны! Ирак, бывшая
Югославия и бывший СССР. Три страны, по которым
прокатилась опустошительная война. В двух странах явная, а
у нас - скрытая, под названием <реформа>.
Другая международная организация, которая измеряет
<здоровье> хозяйства разных стран, - Всемирный экономичес-
кий форум в Давосе. Его эксперты ведут анализ по трем
сотням показателей. Их результаты по России вполне
совпадают с обобщенным графиком ЮНИДО...
Итак, хозяйство России разрушено в ходе какой-то
странной войны. Какой - даже не самое важное. Важно, что
вопрос восстановления народного хозяйства после войны не
может сводиться к выбору между Кириенко или Примаковым
или к обложению налогом казино и проституток. Те политики,
которые отвлекают наше внимание на эту чушь, просто
выполняют задание по добиванию России. Возможно, сами
того не понимая.
Самое первое и необходимо условие для возрождения
хозяйства - восстановление здравого смысла в обществе в
целом. Трезвость мышления всего народа и каждого человека.
15
Не компетентность, не высокая сознательность, а просто
трезвость ума. Вот это нам и мешают восстановить. В целом
разговор идет очень трудно, <симфонии> идей не возникает.
Всякую мысль, чтобы она как-то затронула душу, приходится
распутывать, как клубок, до самого начала, до простейших
понятий.
В последнее время массовым сознанием овладела давно
выдвинутая оппозицией идея: <Необходима смена курса
реформ!>. Это, конечно, требование более фундаментальное,
чем упование на <согласие трех ветвей власти> как средство
выхода из кризиса. Однако сама расплывчатость понятия
<курс реформ> вполне позволяет политикам под прикрытием
этого лозунга спокойно провести еще один виток своего
проекта. Поди определи, когда следует считать, что курс
реформ изменился. Когда выплатили зарплату? Когда
напечатали денег? Когда Чубайса заменили на Шохина?
Наша оппозиция сама предупредила, что в своих
требованиях смены курса она удовлетворится очень малым -
когда заявила, что на общественный строй она не посягает и
отношений собственности менять, в случае ее прихода к
власти, не собирается. Даже не надо быть марксистом, чтобы
понять: курс реформ предопределен не плохими моральными
качествами <олигархов>, не ошибками Черномырдина и не
капризами Ельцина. Он задан жизненно важными интересами
той социальной группы, что завладела собственностью,
финансами и информацией. Не ущемив эти их интеребы,
существенно изменить курс реформ невозможно. Можно,
оказывая давление или торгуясь, сделать реформы чуть-чуть
более медленными и менее болезненными - как во время
войны убедили фашистскую Германию не применять
химического оружия. Но это же не изменение курса. Общее
направление и цель при этом не меняются.
Необычность нашего положения в том, что политики
оппозиции действуют в условиях страны, побежденной в войне
(пусть <холодной>), под неусыпным надзором победителей.
Приняв правила игры, заданные драконовской конституцией,
лидеры оппозиции, вошедшие в политическую систему, не могут
позволить себе даже теоретическое рассмотрение положения
России в реальных понятиях и категориях. Поэтому возрастает
роль внепартийных форумов и изданий, где можно поговорить
по существу наших проблем, не компроментируя вождей
16
оппозиции в глазах Мадлен Олбрайт.
Я не сторонник принципа <чем хуже, тем лучше>. Когда
тебя душат, любое послабление - благо, и его надо
выторговывать. И мы аплодируем за это политикам от
оппозиции. Но пока в голове совсем не помутилось, надо же
думать о том, как совсем выскользнуть из петли. Тем более
если ты сам сунул туда шею (очень уж любезно приглашали).
Так что же надо изменить в <курсе реформ>, чтобы из
петли выскользнули не шахтеры и не офицеры, а Россия как
целостная сущность? Ведь офицеров можно даже в вермахт
зачислить, в какую-нибудь зондеркоманду - поежатся, но
регулярное жалованье в твердых марках смягчит патриотичес-
кую ностальгию. А Кузбасс отдать Южно-Африканским
компаниям. Тоже будут зарплату платить, и шахтеры касками
стучать перестанут.
ПОНЯТИЕ <КУРС РЕФОРМ>
КАК ДЫМОВАЯ ЗАВЕСА
Как же отыскать в курсе реформ их убийственное
начало - убийственное для всех нас вместе как России?
Многие скажут: да есть ли такое начало? Ведь в России
<системный кризис> - просто и понятно. Мол, системный -
это значит все понемножку ухудшилось, а в сумме катастрофа.
В среде демократов даже выработалась целая теория:
никакого проекта перестройки и реформы не было, никто
таких изменений не замысливал, все само собой прикатилось
к нынешнему состоянию, <по объективным законам>.
С этим никак нельзя согласиться. Был и проект, и выбор
технологии разрушения, и специально натренированные
кадры. Были точно найдены и те уязвимые точки нашей
цивилизации, которые требовалось в первую очередь
опорочить, а затем сломать. Следы всего этого остались, их
не сотрешь, и они поддаются исследованию строгими
научными методами.
Несколько месяцев странных, но, видимо, необходимых
для режима маневров с бутафорским правительством
Кириенко были особым этапом политического словоблудия.
Этот этап был хорош для обучения. Вот Кириенко представил
антикризисную программу - тут же Ельцин велел назвать эту
17
программу <стабилизационной>, поскольку никакого кризиса
в России при нем быть не может. Кириенко тоже говорил о
смене курса, о повороте к реальной экономике, но вся его
<стабилизация> свелась к отказу от уплаты долгов, после чего
он исчез где-то в Австралии.
Маленькие словесные хитрости политиков можно было
бы посчитать вещью безобидной, если бы телевидение не
превращало их в целый поток ложных изречений, который
лишает нас способности здраво рассуждать. Не было в
истории России времени, чтобы важные изменения в жизни
страны готовились и проводились в такой тайне и прикрыва-
лись такой плотной газетно-телевизионной дымовой завесой.
Разгоняют все правительство и начинают какие-то новые
эксперименты с экономикой, но доклада об этом ни по радио,
ни по телевидению не передают и в доступном виде не
печатают. То на телеэкране маячила бодрая физиономия
Лившица, который заменял объяснения ухмылкой, теперь
выпускают Бунича с его галиматьей и туманными аллегориями.
Нам все уши прожужжали, что при советском строе не
было гласности, а вот теперь мы превратились в <открытое
общество> - у каждого министра завелся пресс-секретарь, все
без утайки. Но вспомним первую крупную советскую
хозяйственную программу после гражданской войны - нэп.
Сначала два больших доклада ученых, предлагавших разные
подходы (Л. Н. Литошенко - фермерство, в продолжение
реформ Столыпина, А. В. Чаянов - оживление трудового
крестьянского двора). Потом - доклад Ленина с рядом его
статей в печати. Наконец, ясный и всем понятный краткий
закон, который сразу стал действовать.
Так же всем понятна была программа индустриализа-
ции - пятилетние планы излагались так, что смысл их был
ясен каждому. Даже когда наломали дров в коллективизацию,
то выправляли дело понятными, сразу вводимыми в жизнь
решениями. Запретили обобществлять домашний скот и
постановили выдать крестьянам ссуды для нового обзаведе-
ния коровами. И газеты с этим постановлением ходили по
рукам, и на двери сельсоветов расклеили. Мы много говорили
о катастрофе коллективизации, о том, как скот порезали. Так
надо же и посмотреть, как быстро тогда положение
выправилось, сегодня это кажется почти чудом.
Давайте сравним. В 1930 г., когда крестьянам навязали
18
вместо артели негодную для русской деревни форму
кооператива-киббуца, крестьяне стали резать скот, и в 1933 г.
крупного рогатого скота в РСФСР осталось 21,4 млн. голов
( в 1930 было 30,4 млн). Потеряли треть скота. Правительство
изменило колхозную политику, изменили устав артели - и к
1936 г. поголовье восстановилось - 30 млн. голов. За два с
половиной года! После войны село окрепло, и в 1987-м,
накануне реформы, в РСФСР было 60,5 млн. голов крупного
рогатого скота. И с тех пор вот уже 11 лет поголовье
сокращается и уже упало наполовину (на 1 января этого года
было 31,7 млн.). Что же правительство? Каковы его шаги?
Оно готовит <пакеты законов>. Но никто на селе этих законов
нс знает и не понимает. Разве трудно было Кириенко (Гайдару,
Черномырдину, Примакову - личности не так уж важны) сесть
перед телекамерой и понятным языком за час-полтора
объяснить людям, в чем суть программы правительства?
Сделать это было не трудно, да только не нужно это прави-
тельству, ни с какой точки зрения. Потому что их задача - скрыть
от людей истинный курс реформ. Вся их политика - обман.
Обман настолько пропитал все мысли и дела всех
нынешних правителей России, что даже привычные и вроде
бы мудрые слова выходят из их уст ложью. Вот Кириенко
свел суть его <антикризисной программы> к афоризму: надо
жить по средствам. Значит, мол, надо убавить расходы на
науку, образование, медицину и т. д. К кому он обращается с
этими словами - к Гусинскому? Нет, Гусинский не ходит в
районную поликлинику, а внуки его учатся в частном
колледже или за границей. Кириенко обращается к трудящим-
ся: зажрались вы, господа, живете не по средствам,
государство больше не может обеспечивать вам врача,
учителя, дешевое электричество.
Тут ложь простая, на поверхности. Ведь у нас отобрали
наши средства к жизни - а теперь требуют, чтобы мы прожили
на жалкие остатки. И представляют издевательство грабителя
за мудрость, а мы должны кивать и соглашаться. Чудес не
бывает, и если Березовский получит от Чубайса доходный
Омский нефтеперерабатывающий завод за одну сотую его
стоимости, то 99 сотых взялись не из воздуха - их вынули из
наших карманов. Вернее, из государственного финансиро-
вания врача и учителя, которые обеспечивали достойную
жизнь мою и моих детей. Это азбука. В ней - одна из сторон
19
реформы, один из маяков ее курса. И никто его менять не
собирается. Уводят нас политики и от главного итога.
Возьмем то, что на виду - хозяйство. Сегодня многие
уже задумываются: что это случилось с Россией, что наша
огромная страна вдруг разом обнищала? Налоги дерут
страшные, а бюджет - с гулькин нос. Солдат даже не кормят.
О науке, образовании и других признаках развитого
государства и думать забыли. Каждый уже про себя смирился:
живешь - пока здоров. Серьезно заболел - ложись и помирай.
Ведь не будешь из-за операции продавать квартиру, навечно
оставлять детей под забором. Тех, у кого денег хватает, мы
почти и не знаем - только читаем о них в газетах и видим по
телевизору. Они живут в ином мире и нас не касаются.
Вспомнишь о <застойных> временах и не верится, что
это было. Откуда все бралось? Одних танков и ракет столько
наделали, что весь Запад и помыслить не мог нам угрожать, а
не то чтобы какие-то иорданские <серые волки> разгуливали
по Кавказу и стреляли в русских людей. Зарплату платили
час в час. Если день получки приходился на воскресенье, то
давали в пятницу, а то народ был недоволен. На Севере города
строили с бассейнами и зимними садами, а детей оттуда летом
поголовно вывозили в Крым. И это было всем выгодно! Вот
ведь в чем загадка. И государству было выгодно добывать
там никель, и люди на Север ехали, за <длинным рублем>.
Если бы кто-то сказал тогда, что шахтеры будут в забое падать
в обморок от голода, а академики пускать себе пулю в лоб из-
за того, что голодают их подчиненные, лучшие в мире ученые-
атомщики, никто бы не поверил. Просто бы не поверил и даже
посчитал бы такого пророка сумасшедшим.
Должны же мы понять, что произошло. Ведь реформа-
торы получили в свои руки такие ценности и средства, каких
ни одно правительство в мире никогда не имело. Прекратили
производство вооружений-это умопомрачительная величина.
Отобрали все сбережения целого народа. Снизили зарплату
и пенсии в 4 раза. Прекратили все капиталовложения в
хозяйство - еще еле-еле дышит на старой технике, и ладно.
Заморозили все стройки. Распустили армию. Распродали
заводы и флот. Почти всю нефть и газ гонят за рубеж, как в
пасть зверю. Долгов набрали невероятную сумму. И все это
провалилось в какую-то черную дыру.
Конечно, украли очень много. Тоже суммы небывалые,
20
мы даже осознать не можем, сколько хапнули наши честные
реформаторы. Но все же никакой вор столько не утащит,
сколько всего пропало. Концы с концами не вяжутся. Дело
глубже: что-то такое с нами сделали, что страну парализовало.
Живем, проедая старые запасы. Как будто умерли в семье
родители-кормильцы, а дети-паралитики сидят в холодной
избе, доедают остатки и ждут смерти.
А ведь реформа началась в 1988 г. - десять лет! Мы
после войны за пять лет полностью восстановили страну, в
которой немцы разбомбили половину жилья и убили половину
молодых мужчин. Как-то надо эту разницу объяснить,
сказочками про страшного Сталина тут не отделаешься. Ведь
ясно, что сломали у нас что-то самое главное, на чем Россия
держалась, в чем была ее чудесная сила.
Трудность в том, что сломанная суть России - такая
тонкая и незаметная глазу вещь, что людям никак не верится,
будто в ней все дело. Они думают, что суть прячется в чем-то
большом и грозном, вроде танка или Кремля. А дело в
жизнеустройстве. Оно же соткано из тонких ниточек. Их и
надо нам распутать, чтобы понять, где порвали и что можно
связать.
Если сказать коротко, то страна может устроить жизнь
своего народа как семью - или как рынок.
Что лучше - дело вкуса, спорить бесполезно. Ведь в
семье, бывает отец-тиран, мать не велит дочери по ночам
гулять, а то и братья драку затеют. Какие уж тут права
человека. На рынке же все свободны, никто ничем никому не
обязан, хочешь - покупай, не хочешь - мимо ступай. На
цивилизованном рынке даже не обвешивают, чисто, полицей-
ский вежливый и туалеты сверкают белизной, радуя Андрона
Михалкова-Кончаловского. Но спутать невозможно: семья
есть семья, рынок есть рынок.
В России сейчас произошло именно это: жизнеустрой-
ство семьи попытались превратить в жизнеустройство рынка.
Причем это было сказано открыто - да мы как будто не
слышали, значения этому не придали. Даже сейчас мы
легковесно подходим к вопросу - что же произошло в России?
А ведь если не определить тип происходящих изменений, идея
<смены курса> так и останется расплывчатой.
21
РЕСТАВРАЦИЯ ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ
Сейчас для нас важны понятия революция, контррево-
люция, реставрация. Это потому, что содержательный
разговор о смене курса требует ясно представить, что есть в
действительности, чего мы хотим в будущем, каков путь от
настоящего к будущему.
В. В. Кожинов, один из немногих, на мой взгляд,
обществоведов, обладающих научным типом мышления,
развивает идею, что в России произошла реставрация. В
разных вариантах эту мысль повторяют и многие деятели
левой оппозиции: по их мнению, в России идет <реставрация
капитализма>. Представить происходящее как реставрацию
очень соблазнительно. Во-первых, это просто, выражено в
знакомых словах, есть красивые аналоги.
В концепции В. В. Кожинова эта мысль даже оптимис-
тична. Ведь колесо истории совсем повернуть вспять нельзя.
Исторический опыт показывает, что следующий за большой
революцией откат (реставрация) никогда нс бывает полным.
Восстанавливаются лишь некоторые черты старого порядка,
но в целом отменить установившиеся после революции
социальные отношения невозможно. Как довод приводится
хорошо изученная история волн революций и реставраций,
порожденных Великой французской революцией.
Думаю, что эта соблазнительная идея в целом ошибоч-
на. Она неявно исходит из допущения, что всякое изменение
возникшего после революции общественного строя выражает
борьбу тех же противоположностей, что столкнулись в ходе
революции. Значит, победа силы, отрицающей революцию,
есть реставрация. Так было во Франции, но из этого вовсе не
следует, что нечто похожее происходит в России.
Начнем с того, что после революции, в лоне нового
общественного порядка, может быстро развиваться враждеб-
ная ему сила, которая в момент революции была неразвита,
скрыта или даже была временным союзником революции.
Причем это сила, которая не только не несет в себе импульса
к реставрации дореволюционного строя, но может даже быть
более непримиримым его противником, чем сама революция.
Иными словами, отрицание революции может быть не
контрреволюцией и не реставрацией, а новой революцией}
Если утверждается, что происходящее в России есть
22
реставрация, то надо сначала показать, что это - не новая
революция. Надо выявить движущие силы изменений, их
генетическую связь с обществом царской России, социаль-
ный, культурный и национальный тип новых собственников
и властителей. Думаю, самый грубый структурный анализ
покажет, что ничего похожего на главные признаки общества
и государства России до революции 1905-1917 гг. сегодня нет.
Возникает нечто совершенно иное, хотя зародыши нынешнего
строя, враждебные старой России, были уже и в революции
начала века. Конечно, в молодом чекисте в кожанке непросто
было прозреть Бориса Абрамовича Березовского. Непросто,
но можно.
Если уж говорить об истории России в нашем веке как
череде волн революции и реставрации (каждый раз на новом
уровне), то надо выявить все эти волны. Нельзя употреблять
понятие реставрации, не связав точки - <отрицание
отрицания>. Ведь если до сегодняшней реставрации уже
прошла одна, то значит, сегодняшняя как раз восстанавливает
не старую Россию, а то, что было перед предыдущей
реставрацией. То есть это - новый виток именно революции,
разрушившей старую Россию.
Является почти общепризнанным, и тому есть веские
основания, что большой реставрацией Российской империи
был сталинизм, недаром названный <термидором>. Конечно,
это была реставрация на новом уровне, со скачкообразным
развитием, без иностранных банков и займов. Это была
реставрация, которая потребовала много крови и пота, но с
опорой именно на все подспудные силы России - потому-то
она была принята народом с энтузиазмом, вплоть до культа
личности Сталина.
Если так, то реставрация сегодня означает восстанов-
ление того, что подавил сталинизм, восстановление именно
того течения революции, которое было непримиримым врагом
старой России. Значит, никакого оптимизма трактовка
происходящего как раставрации вызывать не может, ибо
советский строй для этих реставраторов - такой же враг, как
старая Россия, и они его будут доламывать.
Мы упомянули только одну волну реставрации -
сталинизм. А процесс намного сложнее, реставрация одной
структуры часто была связана с революцией в другой. Так,
уже Октябрьская революция во многом была реставрацией
23
России в ответ на разрушивший ее Февраль. Лозунг <Вся
власть Советам!> есть идея самодержавия, пусть и воплощен-
ного не в царе. Это - отрицание либерального государства
Февраля с его будущим парламентом и разделением властей.
А гражданская война стала реставрацией России как единого
государства - отрицанием буржуазного сепаратизма,
рождающего государства-нации.
Конечно, представление Октября как реставрации после
Февраля - натяжка, хотя зерно смысла в ней есть. Но уж во
всяком случае пора отказаться от видения 1917 г. как двух
этапов перманентной революции - буржуазно-демократи-
ческой в Феврале, переросшей к Октябрю в пролетарскую
социалистическую. На деле сразу в Феврале возникли два
принципиально разных, несовместимых типа государства.
Один, построенный по либеральному образцу Запада, другой
- идущий из крестьянского нутра России. Временное
правительство и Советы. Они и соревновались друг с другом,
сначала мирно, а потом на поле боя (см. об этом мою статью
в <Нашем современнике>, N 4 за 1996 г.)
Таким образом, перестройку и реформы 90-х годов даже
формально никак нельзя принимать за реставрацию главных
черт России как цивилизации (хотя и при наличии бутафорских
украшений вроде казаков с жестяными георгиевскими крестами
и пышных похорон останков царя). Наоборот, именно развитие
советского строя до 60-х годов было постепенной и трудной
реставрацией России, но параллельно уже шел процесс
отрицания этой реставрации, который и победил в 80-е годы.
Окончательно или на время - зависит от нас.
Если же подойти к делу не формально, а по сути, то
тем более о реставрации говорить нельзя. Силы, которые
сегодня захватили власть и собственность, не находятся ни в
каком родстве с теми, кого свергла революция 1917г. Те, кто
сегодня наверху, в той России занимали маргинальное
положение - в теневой экономике, в преступности и в
революционной интеллигенции. Они вскормлены и расцвели
как паразиты именно советского строя. Возьмем духовную
верхушку <демократов> - что в ней есть от интеллектуальной
элиты старой России? В масштабах социального явления -
ничего. Откуда вылезли все эти Окуджава, Гердт, Ахеджакова
и т. п.? Из <ретирадных мест> России. Не будь советской
власти, они там бы и остались.
24
Кто нынешние властители? Сплошь секретари обкомов
КПСС и ВЛКСМ - порождение особой социальной группы и
даже особой культуры, какой в старой царской России и быть
не мошо. Люди с небывалым типом мышления и искривлен-
ной этикой. Что они могут реставрировать? Никакой аналогии
с Бурбонами и аристократами, которые вернулись в 1813 г. во
Францию, обнаружить в нашей власти нельзя.
Об экономике и говорить нечего. <На свету> мы видим
завлаба из АН СССР Березовского да Гусинского <из сферы
культуры>. <В тени> - Таранцева с большим бриллиантом.
Тень и свет переплетены, криминальная экономика нераздель-
но связана с легальной. Ничего общего по своему типу с
русским капитализмом, с Морозовыми и Рябушинскими, это
не имеет. Да и вообще называть это капитализмом - огромная
натяжка, для митинга и то едва годится. Даже Маркса к этому
пристегнуть трудно, хотя он отвлекался от культурных корней
капитализма. Ведь нет у наших <капиталистов> никакого
цикла воспроизводства, они ничего не вкладывают, они лишь
высасывают соки из остатков советской производственной
системы.
Из того, что капитализм Запада поддерживает наших
реформаторов, не только не следует, что они схожи с
капиталистами, но, скорее, наоборот. Запад везде, где мог,
уничтожал ростки местного капитализма, стараясь превратить
его в особый тип <дополняющей> экономики. Поддерживал
он Батисту, Сомосу и Мобуту - тех, кто брался превратить
хозяйство своей страны в объект паразитизма. Сильная
Россия, хоть царская, хоть советская, всегда была у Запада
как кость в горле. С какой же стати он стал бы поддерживать
<реставраторов>?
В общем, я думаю, что реальность не дает никаких
надежд на то, что в России произойдет откат, реставрация
каких-то черт старой России, но с сохранением основных
завоеваний советского строя. Скорее, в России происходит
именно революция, которую ведут новые, не изученные
марксизмом общественные силы, порожденные советским
строем, - союз номенклатуры с преступным миром,
прикрытый пленкой свихнувшейся на правах человека
интеллигенции. И эта революция создает новые, еще не
имеющие определения социально-экономический уклад и
особое государство. То, что этот уклад не описан в учебниках,
25
нормально. Учебники сильно устарели. Да и авторы их никогда
не интересовались ни Россией, ни Азией. Какой общественный
строй сегодня в Ираке? А в Иране? А в Колумбии? Ведь ни в
какую <формацию> загнать их невозможно.
Одно ясно - созданный у нас в результате уголовной
революции строй несовместим с нормальной жизнью. И в то
же время всем, думаю, уже понятно, что демократическим
путем сменить его будет невозможно. Значит, пока он не
стабилизировался, возможна именно реставрация какого-то
приемлемого образа жизни. Для этого и насилия не требуется,
поскольку нового государства еще нет, оно не обрело
легитимности, уверенности народа в его праве на власть. А
уж если пройдет много времени и это уродливое политическое
образование укрепится, единственным исходом останется
революция,2
СЕМЬЯ И РЫНОК КАК МЕТАФОРЫ
ЖИЗНЕУСТРОЙСТВА.
ХОЗЯЙСТВО
Широко бытует ошибочное убеждение, будто выход из
кризиса - проблема экономическая и ответ должны дать
экономисты. На деле экономиста можно уподобить инженеру-
эксплуатационнику, который обеспечивает нормальную
работу данной хозяйственной машины (или даже ее
подсистемы - смазки, питания и т. д.) Такой инженер часто
не знает и даже не обязан знать теоретических принципов
всей машины - например, термодинамики как теории паровой
машины. И уж тем более инженер, специалист по дизелям,
не обязан знать теории машины совсем иного рода (например,
ядерной физики как основы атомного реактора). И когда
слушаешь рассуждения экономиста-<эксплуатационника> о
нашем кризисе, возникает смешанное чувство: о чем он
вообще говорит? Ведь он явно не понимает, в чем суть
рыночной экономики, почему она называется рыночной, и в
чем ее отличие от того хозяйства, которое было создано в
СССР. А рассуждения рыночников вроде Гайдара вообще
являются научным подлогом. Это все равно как очень
грамотно рассуждать о поломках телевизора, в то время как
надо починить мотоцикл.
26
Сравнение двух главных цивилизационных путей
человечества - такая большая тема, что нам приходится
разрабатывать ее в духе импрессионизма, мазками. Поначалу
они кажутся беспорядочными, но, думаю, уже начинает
просвечивать картина. Сделаем несколько замечаний о
хозяйстве (прежде всего ведь здесь требуют <смены курса>).
Советское хозяйство было экономией - производством
ради удовлетворения потребностей (для нас здесь в принципе
неважно, каких - хотя бы каприза освоить Космос).
Несущественно, называть ли советское хозяйство социализ-
мом, казарменным социализмом, номенклатурным феодализ-
мом и т.д. Важно, что оно очевидно не было хрематистикой
- производством ради получения прибыли. Принципиальное
различие экономии и хрематистики как двух десовместимых
хозяйственных организмов сформулировал уже Аристотель.3
Даже советская промышленность была продолжением
крестьянского хозяйства, политэкономия которого разрабаты-
валась А. В. Чаяновым. Трудовой коллектив завода был
вариантом общины. Производство и жизнь социального
организма такого типа лишь в малой степени регулируются
деньгами, хозяйство является принципиально немонетарист-
ским. В СССР обмен продуктами внутри производства
регулировался условными, фиктивными деньгами - <безна-
личными> (которые были разных типов). Они циркулировали
по строго замкнутому контуру и не могли превращаться в
реальные деньги, которые использовались на потребитель-
ском рынке. Поэтому не было ни инфляции, ни <кризиса
неплатежей>. По сути дела, в советской экономической
системе была реализована идущая от Средневековья утопия (или
ересь) <бесплатных денег> - кредита без ссудного процента.
Когда бригада Горбачева <открыла вены> экономике -
позволила превращать фиктивные деньги в реальные, был
разрушен потребительский рынок и финансовая система.
Равновесие между доходами и товарной массой было грубо
сломано (к тому же начался массовый и неконтролируемый
вывоз товаров). Товары сдуло с полок, началась инфляция,
опустела казна. Когда затем бригада Гайдара <впрыснула в
вены> обязательные реальные деньги - попыталась превра-
тить экономию в хрематистику с кровеносной системой
монетаризма, наступил паралич (<кризис неплатежей> и
<отсутствие средств> с ростом баснословных богатств у тех,
27
кто мог присосаться к артерии).
Этот паралич в рамках варианта <вперед к рынку>
устранить в принципе невозможно. Разорванная кровеносная
система хозяйства - это бездонная бочка. Даже если в нее
закачать все деньги Запада, они не оживят производство, а
будут утекать обратно и оседать в западных же банках. Внутри
России их остатки будут пропиваться на презентациях и
тратиться на отделку мрамором всех бесчисленных контор.
Никакой Сталин в рамках программы <вперед к рынку> не
мог бы заставить работать один тип экономики на крови
совершенно иного типа. Восстановление хозяйства будет
возможно, только если его организм <переварит> монетаризм,
т.е. преодолеет вариант <вперед к рынку>. Но, судя но всему,
в условиях открытости России (вступление ее в ВТО,
следование программе МВФ) это невозможно.
Теоретически можно предположить, что построить в
России рыночную экономику дополняющего типа (например,
как в Бразилии) возможно, но лишь после полного, тотального
разрушения всего старого советского хозяйства и выросших
на нем социальных систем (жилищно-коммунальной,
транспортной, здравоохранения и т. д.). Но это означало бы
гибель большей части населения, что связано со слишком
большим риском и для <демократов>, и для их покровителей на
Западе.
Движение вперед к рынку, даже подслащенное, должно
было бы преодолевать нарастающее сопротивление подавля-
ющего большинства общества. Это противоречит главному
принципу рынка (свободный контракт) и, таким образом,
теоретически ведет не к рыночной экономике, а к умиранию
общества или революции. Для реализации такой программы
без насилия возможностей у реформаторов нет, Использова-ние
насилия почти наверняка поведет к войне, а это уже другая тема.
В результате мы оказались в тупике: советское
хозяйство полуразрушено и работать ему не позволяют, но и
в <рынок> Россия перепрыгнуть не может. Задыхается, как
рыба на песке. Чем дольше идеологи и политики всех мастей
обманывают людей, уверяя, что <они тоже за рынок>, надо
только немного изменить курс реформ, тем дольше продлится
эта бессмысленная агония.
28
ЭКОНОМИЯ ЭКОНОМНА,
РЫНОК - РАСТОЧИТЕЛЕН
Какой-то обозреватель с телевидения, рассуждая о
Норильске, сказал как вещь очевидную и разумную: придется
эвакуировать все население с Севера, бросить эти города.
Чтобы оживить их, средств у России никогда не будет. Надо
было только добавить: средств не будет у этой России. Прямо
в воздухе висел вопрос: а почему же для этого были средства
у той России? У России советской и даже царской, пока ее
не опутали банки - но когда опутали, то царя вместе с
банкирами сковырнули.
Мы уже говорили об одной из главных загадок реформы
- пропаже огромных средств, полученных реформаторами от
ограбления всей нации и всего народного хозяйства. И это -
при первых же шагах переустройства жизни по типу рынка.
Этого вроде никто не ожидал. Но если бы мы загодя
поинтересовались, что такое рынок, то могли бы предвидеть,
что с нами будет.
В мире была и есть только одна цивилизация, которая
вся устроилась по типу рынка - Запад. Известно, что это было
бы невозможно, если бы он три века не высасывал огромных
средств из колоний. Триста лет на одного европейца бесплатно
работали четыре индуса, африканца, малайца, самые
плодородные земли, недра четырех континентов. На эти
средства и была построена промышленность, шоссе и мосты,
уютные дома и небоскребы. Эти средства работают и сегодня.4
Но вот колонии, казалось бы, освободились. Запад
нашел новые способы высасывать из них средства, в еще
больших количествах. Западные фирмы завладели местной
промышленностью и так же, как раньше сырье и бананы, из
<третьего мира> уже <добываются> машины, материалы,
электроника. За гроши. И чуть где-то возникает угроза этим
<жизненным интересам>, мировой жандарм наносит
страшный удар своей дубинкой. Все же видели по телевизору,
как бомбят Ирак. За то, что попытался вразумить свою же
собственную провинцию Кувейт, отделенную от него в 1961
г. уходящими англичанами. Если бы непрерывный поток
средств из всего мира прекратился, мы бы увидели чудо -
быстрое обнищание Запада, крах всей экономики. А ведь люди
там работящие. Почему же им так нужна подпитка извне?
29
Причина в том, что жизнеустройство по типу рынка
ужасно расточительно. Трудно даже вообразить. Мы этой
изнанки просто не видим - за блеском небоскребов и
<мерседесов>. Надо пожить на Западе их жизнью небогатого
человека, и только тогда открывается эта безумная расточите-
льность. Да, у них есть дома и <мерседесы>, они к тому же и
скопидомы, зимой снега не выпросишь, но при этом такие
огромные средства утекают у них сквозь пальцы, что глазам
своим не веришь.
Мы сегодня в России только-только начинаем жить по
их принципам - и вот, результат налицо. Где же главные
потери? Прежде всего в том, что огромные массы молодых и
здоровых людей оторваны от производства реальных
ценностей. Огромные трудовые ресурсы омертвляются
безработицей. Семья живет по принципу <от каждого - по
способности>, здесь каждая голова, каждая пара рук работают,
от ребенка до старика, каждый посильно. Рынок же
обязательно отвергает более или менее значительную часть
рук и голов, так он и поддерживает равновесие. Сегодня
<резервная армия труда> велика даже на самом Западе. В
Европе - около 20 млн. образованных, здоровых людей. Это
такая колоссальная потеря, что нам трудно себе представить.
Не говоря о том, что значительная часть усилий Запада уже
направлена на <обслуживание> безработных (службы
социальной помощи и занятости, психиатры и полиция). От
этой потери СССР был избавлен, его хозяйство, устроенное
по принципам семьи, обладало чудесной способностью
опережающего роста потребности в рабочих руках.5
Вторая прорва, пожирающая труд в рыночном общест-
ве, - охрана. В семье все открыто. Сторожа у каждого шкафа
ставить не надо. Если сын-шалопай и стянет из сумочки у
матери мелочи на мороженое - не страшно. На Западе первое,
что потрясало советского человека, когда он туда попадал, -
невероятное число охраны. В любом паршивом магазине -
здоровые парни в форме, да еще в отдельном помещении
сидят неотступно двое у телевизоров (во всех углах торгового
зала тебя озирает телегааз, крутится туда-сюда).
Да и у нас уже посмотрите - у каждого кафе три-четыре
здоровых лба чуть не с автоматами. Вокруг каждого
коммерсанта - целая свора юношей с мобильными телефона-
ми. Телохранители! Директор средненького завода уже не
30
выйдет в цех без мордоворотов-охранников. В институте, где
я работаю, раньше на вахте сидела баба Маня, вязала носок,
теперь в штате шесть красавцев с профессорским окладом.
Всей этой охранной братии в России уже, как считают, более
5 миллионов. Все они паразитируют на нашем труде. И это
только начало. Как только рабочие начнут бунтовать, а это
неизбежно, хозяева наймут целые отряды бандитов.6
Третья прорва, в которую при рынке отсасывают
рабочие руки и головы, - банки. У нас в СССР их не было,
семья обходится без банка. Был Госбанк, который распределял
в хозяйстве безналичные деньги, контролировал взаимозачеты
предприятий - деньги <взаимоуничтожались>, и управлять
небольшим остатком было нетрудно. Была сберкасса. Со всем
этим делом управлялось небольшое число-милых женщин
(даже милиции в сберкассах не было). На западе в каждом
городе банки - как спрут, который все охватил своими
щупальцами. Банки занимают главные здания в центре и
большую часть первых этажей всех зданий вообще. В конце
рабочего дня из банков-небоскребов течет, как из муравейни-
ка, такой поток людей, что страшно становится.7 Что же это
за образ жизни, если чуть ли не треть молодежи тратит свои
лучшие годы, подсчитывая чьи-то центы и доллары? У нас
банки еще ничтожны, все они в России в сумме - как один
крупный западный банк. Но уже видно, сколько они могут
поглотить в свое чрево способных молодых людей, отвлечь
их от полезного труда.
Наконец, всем уже видно, какую массу людей может
сожрать мелочная торговля. Запад -- это единственная
цивилизация, где основная масса народа не трудится в поле
или на заводе, а сидит по лавочкам и магазинчикам. Нам это
представляли как идеал. Да, вроде бы удобно. Заходишь в
магазинчик, звякает колокольчик, выбегает хозяйчик, чуть
тебя не обнимает, отвязаться трудно. Но когда прикинешь,
сколько здоровых и умных людей просиживают в этих
лавочках и магазинчиках всю свою данную Богом жизнь,
становится жутко. Ведь тоска смертная. Сидеть целый день,
продать три-четыре пары обуви или брюк.
Конечно, в СССР уж слишком все были втянуты в
производство, в торговле персонала явно не хватало. Через
руки бедных девушек-продавщиц проходила огромная масса
товаров. И они выбивались из сил, к вечеру чуть не падали, и
31
людям неудобно. Это по мере возможности можно было бы
менять - но ведь не устраивать то, что мы видим сегодня,
когда полстраны сидит без дела по ларькам и на углах. Один
калепдарики продает, у другой две пары носок. Скажут, это -
издержки переходного периода. Нет, товарищи дорогие. На
Западе - то же самое, только лавочки там хорошо обустроен-
ные, теплые и уютные. А суть та же - бессмысленная трата
человеческой силы и души. И, конечно, огромные издержки,
которые ложаться на тех, кто производит полезные вещи.
Я жил в Сарагосе, среднем испанском городе, около
полумиллиона жителей. В нем полсотни автосалонов -
хорошие помещения, все освещено, куча клерков. Меня это
удивляло, я все спрашивал: зачем такие траты? Ведь машины-
то одни и те же, десятка два моделей. Собрать их в пару
салонов, пусть люди посмотрят, оформят заказ - и все. Нет,
надо занять массу людей, в каждой торговой фирме свои
маленькие уловки, какие-то мелкие подарки, суета. Наверное,
эта чушь, эта видимость выбора людям нравится. Но ведь
оплачивается она страшным перерасходом средств и
человеческих жизней. И тяжелым трудом тех, кто за сценой,
кого здесь и не видно. Даже тех же испанских рабочих, что
не могут оторваться от конвейера и должны мочиться прямо
в комбинезон, в прокладки вроде толстого <тампакса>. Они и
живут в стороне, за рекой, в рабочих кварталах. Зато там и
повеселей, больше смеха и меньше чопорности. Труд
производительный тяжел, а все равно лучше, чем в лавке сидеть.
Жизнь <на рынке> пропитана конкуренцией. У нас мало
кто понимает, что это такое и в какой ужасный коридор она
загоняет человека. Многие даже думают, что конкуренция
мобилизует, придает силы и страсти. Да - в ее <коридоре>
она сортирует людей. Но не поднимает лучших, а опускает,
затаптывает <слабых> - и слабых вовсе не обязательно в
главном деле. Я в Испании иногда, завтракая, слушал по радио
рассуждения какого-то католического священника на общие
темы. Запомнилась одна его простая фраза: <Рыночная
экономика сбрасывает с пути не тех, кто ленив или неумел в
работе, а тех, кто неспособен топтать товарища>. Вот, думаю,
нашим бы коммунистам поучиться говорить такими словами.
Конкуренция разрушает кооперативный эффект труда.
В отделе университета в Испании, где я работал, было
несколько аспирантов и преподавателей, которые тоже
32
готовили свои диссертации. Все хорошие друзья, часто
собирались за столом. Я им всем помогал чем мог. Одной
девушке помог тему уточнить, очень неплохая работа могла
получиться, я увлекся - и литературу искал, и доклад ее с ней
обсуждал - как это у нас в лабораториях принято. На одной
вечеринке ее не было, и вдруг за столом весь наш дружный
коллектив предъявляет мне претензию: ты слишком много
ей помогаешь! Я не понял: что ж тут плохого? Будет хорошая
научная робота, всем радость. Нет, нельзя! Все после защиты
диссертаций будут добиваться работы, посылать свои личные
дела на конкурс, и у нее будет преимущество. Я им всем
подставляю ножку. Честно скажу, я был потрясен. Ведь это
были ее друзья и подруги. И потом, они же научные работники!
Какая может быть наука, если не помогать друг другу?
Потому-то наука на Западе очень дорого обходится. Те
американские советологи, которые изучали во время
перестройки нашу науку, никак не могли поверить, что
советские ученые обходились такими скромными средствами.
Искали какие-то тайные источники денег, какие-то закрытые
города. А дело просто. Доверие и взаимопомощь, душевная
близость в лаборатории всем дает огромную прибавку и в уме,
и в творчестве. Коллектив скромных и вроде бы невзрачных
наших ученых оказывался мощной силой. То-то наших так
переманивали. А теперь сломали у нас этот стержень, и
никому наши замухрышки оказались не нужны. Собрали из
них сливки, да и то удивляются: где же хваленная русская
мысль? Она там у них приувяла. Она привыкла расцветать в
любви, а не в конкуренции.
Мы, в массе своей, не понимали, в чем суть нашей
советской жизни. Старики, может, понимали лучше нас, но
они вымерли, а нам как следует объяснить не сумели. И мы
очень много внимания уделяли дефектам и несуразностям (их
достаточно при любом типе жизни), а не замечали главного,
главное нам казалось как бы явлением природы, которое не
может исчезнуть по воле Ельцина. Нам не только бесплатный
врач и учитель казались чем-то естественным, вроде воздуха
и солнца. Мы звонили по телефону за две копейки и за пятачок
ехали на метро через весь город. И считалось, что так и
должно быть. Мы даже не замечали, что это - часть
жизнеустройства, созданного тщательно нашими отцами. Что
само по себе так не бывает, а если это жизнеустройство
33
сломать, то этого и не будет.
Уже и зарплата наша, небольшая, но вполне сносная,
казалась таким же неотъемлемым правом. Как это не дать
мне зарплату! Я же должен питаться и кормить детей! Как
это <мои проблемы?> Это наше удивление, от которого мы
никак не можем опомниться, по инерции идет от нашей жизни
в стране как семье. Эта привычка нам сослужила плохую
службу, да и сейчас еще не дает взшянуть правде в глаза.
Оторопели и никак не соберемся с мыслями.
СЕМЬЯ: СМЫСЛ ДОМОТКАНОЙ ВЕЩИ
Когда Кириенко говорил, что новый курс реформ в том,
чтобы <жить по средствам>, в этом был и большой скрытый
обман, которым мы в массе нашей соблазнились и не хотим
его видеть. И это уже - дело не Кириенко или Чубайса, но
дело нашего собственного ума и совести. А раз соблазнились,
то говорить об этом непросто, а слушать неприятно. Но уже
надо сказать.
Упрекая нас в том, что мы привыкли жить не по
средствам, Кириенко отводит внимание от главного: вся
реформа Горбачева - Ельцина только потому и стала
возможной, что всех нас, весь наш народ, долго соблазняли -
и наконец соблазнили - жить не по средствам. И жить не по
средствам в главном, в самом существенном. Это вопрос не
экономики, а культуры духа. Нас соблазнили отказаться от
одного из главных устоев русской жизни - непритязатель-
ности и не стяжательства. Эти вещи связаны.
Из сути общества как семьи вытекал и принцип
хозяйства - думать обо всей семье и жить не по средствам.
На этом строилась вся наша цивилизация. Помню, после
войны у нас в доме была старая бутылка с хорошей пробкой -
для масла. Кончалось масло, я шел в магазин, и мне из бочки
черпаком наливали. Я ощущал рукой форму, фактуру стекла,
вес. Это была одна из простых вещей, которые полвека
<держали> семью.
В какой-то момент началась модернизация нашей
жизни. Сначала исчезли бочки с маслом, потом и поставлен-
ные было автоматы для розлива (помните: бросил полтинник
- получай в свою бутылку). Исчезли и старые бутылки.
34
Появилась удобная упаковка из пластика. Пустую - в мусор.
Мы стали переходить к <цивилизации упаковки> - а значит, к
разрушению России как семьи. Оплатить упаковку можно
было только через обеднение части народа.
Пластиковая бутылка для масла - мелочь, для примера.'
В целом на Западе совокупные затраты на упаковку
потребительских товаров примерно равны стоимости этих
товаров. Россия как семья могла жить только скромно - иногда
есть сласти, но из простого бумажного пакета. Решив
тратиться на упаковку, мы должны были так: сократить
количество самих сластей, чтобы их могло хватить лишь
меньшинству. А чтобы это узаконить и отодвинуть большин-
ство, надо было уничтожить советский строй. Впрочем,
большинству дали рекламу сластей по телевизору - людям и
незачем теперь жевать их, они, глядя в экран, представляют себе
их вкус даже более прекрасным, чем он есть на самом деле.
В этом суть того поворота, на который согласился
русский народ. Согласился по незнанию, по лени, под
влиянием обмана - неважно. Важно не то, почему согласился,
а то, что не видно никакой воли к тому, чтобы осознать тот
выбор, во весь голос заявить о нем - признать его или
отвергнуть.
В советское время мы жили именно по средствам -
долгов не набирали и даже концессий иностранцам не давали.
Но и армия была сыта и вооружена, и шахтеры не голодали, и
хоккеистов не продавали. Дело, конечно, в советском типе
хозяйства, ему по эффективности не было равных. Но
советское плановое хозяйство было бы само невозможно без
этих двух духовных условий - непритязательности и
нестяжательства народа.
Образно говоря, для того чтобы иметь и надежный
достаток, и безопасность, и независимость, и возможность
постоянно улучшать понемногу жизнь, требовалось, чтобы
народ был согласен ходить в домотканом. И народ был до
поры до времени согласен - те поколения, что знали цену и
безопасности, и независимости. Но то меньшинство
стяжателей, которое страдало от такой жизни, обратилось к
молодежи, которая, в общем, была нами избалована. И
молодежь возмутилась всему домотканому и потребовала себе
модной фирменной одежды. Затем и все вошли во вкус,
шахтеры захотели ездить на <тойоте> и помогли уничтожить
35
советскую власть. Сейчас у них <тойоты>, уже развалились,
на бензин денег нет, и шахтеры недовольны. Но я не слышал,
чтобы они раскаялись в главном, они только просят сменить
Ельцина на Лебедя. Пока сменят, и шахтеров не будет,
поскольку шахты будут закрыты. Наши шахты - это тоже вещь
<домотканая>. Не уметь самим делать <тойоты>, а ездить на
них - это и есть <жить не по средствам>.
Соблазн проводили в два этапа. Сначала нам всеми
средствами показывали и объясняли, какие плохие товары
выпускает советская промышленность по сравнению с
западной. Тут и Аркадий Райкин старался, и Рина Зеленая,
не говоря уж о профессиональных идеологах. При этом яд
подавался даже с патриотической ноткой: ведь можем же
делать прекрасные истребители и ракеты, почему же
мясорубки плохие! Сравнение было такое сильное, что мало
у кого приходил на ум вопрос: а есть ли у нас средства на то,
чтобы все делать на таком высоком уровне качества - и ракеты,
и мясорубки? И если средств недостаточно, то правильно ли
было бы делать хорошие мясорубки, но плохие истребители?
Второй этап соблазна ударил еще сильнее: при
Горбачеве отменили план и монополию внешней торговли, в
страну хлынули импортные товары, и почти каждый смог
пощупать их руками, попробывать в деле. Пожалуй, сегодня
едва ли не большинство мечтает, чтобы демократы поскорее
прикончили все отечественное производство, чтобы вообще
наши товары под ногами не болтались, полки не занимали.
Мне могут сказать, что просто люди получили свободу
и поступают вполне разумно - выбирают лучшие товары. А
раньше, при тоталитаризме, плановая система всех заставляла
пользоваться плохими советскими мясорубками и ездить на
<Запорожце>. Чтобы показать ложность такого объяснения,
я и применил слово <домотканый>. Ведь главное в домотканой
одежде не то, что она хуже фирменной, а то, что она не
покупается, а делается дома. Почему же русский крестьянин
ее носил? Почему он носил лапти? Разве не было в лавках
хороших сюртуков и сапог? Какой Госплан ему не разрешал?
Дело было в том, что крестьянин держал двор и должен
был гарантировать жизнь семьи, внуков и правнуков. Поэтому
он глядел далеко вперед и соотносил все доходы и расходы.
Он именно жил по средствам и на потребление выделял лишь
то, что оставалось после надежного обеспечения производства
36
и главных условий выживания. Конечно, сапоги ему
нравились больше лаптей, но он их не покупал, пока не купит
лошадь и плуг. Он ходил в домотканом.
Наш советский строй вырос из крестьянской культуры
- она перемолола просвещенных Троцких и бухариных. Но
крестьянин не умеет объяснить свой взгляд на вещи, особенно
тем своим детям, которые кончили университет. Наш средний
интеллигент, когда-то сдавший экзамен по политэкономии,
выдвинет убедительный для него довод: домотканая одежда
не только хуже, но и дороже, требует больше труда. То ли
дело промышленное производство, разделение труда и т. д. -
и лучше, и дешевле. Он будет прав с точки зрения политэконо-
мии - науки о рыночной экономике. Но крестьянский двор -
не рыночная экономика, не все здесь измеряется деньгами.
Если нет денег на лошадь, то приходится бессонными ночами
ткать дома полотно на портки. Другого источника экономии
у крестьянина нет, транши от МВФ он не получал и не хотел
получать. Поэтому если взять все в целом, то домотканая вещь,
несмотря на ее низкое качество и перерасход труда, для
крестьянина лучше, чем покупная.
При рыночной жизни, конечно, выгоднее продать свой
труд, в котором ты поднаторел, и купить продукт труда другого
специалиста, а не делать его самому. Но зимой труд крестьян
никто не покупал, и они при лучине пряли и ткали для себя.
Так было и с СССР - нас на мировой рынок не пускали, за
икру и за водку много валюты не получишь. Немного
вздохнули в 70-е годы с нефтью и газом, но все это были крохи.
Приходилось почти все делать самим - топорно и трудно.
Чтобы можно было <ходить в домотканом>, накапливая
хозяйственные силы, нужно было быть независимой страной
- иначе соблазнят и разорят. Так англичане вторглись в слабую
Индию со своим дешевым текстилем и разорили многомил-
лионное сословие индийских ткачей. Индия стала колонией,
а ткачи умерли с голоду - а потом и другие индусы стали
голодать (а до этого Индия голода вообще не знала). Нас
защищало сильное советское государство. Сегодня Чубайс и
Черномырдин впустили в Россию <англичан>, и все наши
рабочие и инженеры - как индийские ткачи. Чтобы они не
шумели, им не дают умереть с голоду, им дают угасать.
А до революции крестьянство держалось своей
культурой, своим умом. Настолько еще трудно жило русское
37
крестьянство в целом, что мало кто в деревне считал свое
хозяйство достаточно прочным, чтобы уклониться в
потребительство. Лев Толстой, обходя во время голода
деревни, двор за двором, с удивлением узнал, что хлеб с
лебедой едят поголовно все, даже зажиточные крестьяне. Не
потому, что им лебеда нравилась. Он писал: <В том дворе, в
котором мне в первом показали хлеб с лебедой, на задворках
молотила своя молотилка на четырех своих лошадях... Так
что оказывалось, что хлеб с лебедой был в этом случае не
признаком бедствия, а приемом строгого мужика для того,
чтобы меньше ели хлеба. <Мука дорогая, а на этих пострелят
разве наготовишься! Едят люди с лебедой, а мы что ж за
господа такие!>
Прием строгого мужика - так это понял Толстой.
Хотелось бы спросить наших демократов - что же они не
посоветовали молодежи брать пример с этого <справного
мужика>, о котором они столько кричали, а взяли пример с
тех, кто проматывал отцовское достояние?
И вот интересный факт из потребительской статистики:
пока русская деревня до первой мировой войны была на
подъеме и улучшала производство, крестьяне не покупали
белого хлеба и сладостей. Когда во время войны село было
разорено, деревня стала покупать сладости. Именно это было
признаком катастрофы - крестьянин опустил руки, он потерял
надежду купить и лошадь, и молотилку.
В каком же смысле продукты ширпотреба, которыми
мы пользовались в советское время, были <домоткаными>,
хотя выпускались уже промышленностью? Во-первых, эти
продукты, выпускаемые <для себя>, а не <для рынка>, были
принципиально иными, они следовали иным критериям
качества.
Соответственно складывалась технология и инженер-
ная культура. То, что производило наше хозяйство как
конечный продукт, годилось именно в советском обществе и
в принципе совершенно не годилось для западного рынка,
для <общества потребления>. Так, усилия у нас вкладывались
в достижение долговечности изделия, а не в дизайн. Рынок
же стремится сократить срок жизни изделий, заставляя людей
<потреблять> - как товары, так и услуги.
Вот разница двух автомобилей одного класса, произве-
денных один <для семьи>, другой <для рынка> (я испытал на
38
личном опыте). В <Жигулях> все основные агрегаты мотора,
в которых обычно возникают неполадки, установлены так,
что они открыты для доступа вне мастерской. Можно десяток
лет пользоваться машиной и не обращаться к мастеру -
устранять неполадки самому. В <ситроене> того же класса те
же агрегаты совершенно недоступны. По каждому мелкому
случаю надо покупать услуги. Заменить контакты прерыва-
теля - 80 долларов, раскрошилась щетка генератора - надо
платить 300 долларов за генератор, заменить ремень насоса -
надо поднимать мотор.
Ровно половина усилий и затрат в производстве
потребительских товаров на Западе уходит на упаковку. Что
значит создать в России промышленность, способную
конкурировать <на рынке>? - об этом трещат министры,
экономисты, губернаторы.8 Это значит создать производство,
ориентированное на критерии людей иного типа жизни, что
само по себе абсурдно. Без сомнения, 90% населения России
предпочтет покупать сахар в свой мешочек и разливное масло
в свою бутылку, нежели <конкурентоспособный> продукт по
цене вдвое дороже за счет упаковки. Но перейти на западные
критерии в дизайне - значит и создать совершенно новое
производство как минимум такого же масштаба (<производ-
ство упаковки>), что в принципе невозможно просто из-за
нехватки ресурсов.
Но есть и вторая сторона вопроса - реальный,
исторически обусловленный уровень развития нашего
хозяйства. По многим (далеко не по всем!) своим качествам
наши домотканые продукты уступали зарубежным товарам
из-за отсталости технологии, часто требовали для своего
производства намного больше труда, чем за рубежом. Хотя
всем известно, что наше советское <домотканое> - это были
уже не лапти, а сапоги, вполне добротные, хотя и не модные.
И они улучшались. Но это не главное - пусть бы и лапти. Мы
имели то, на что хватало наших средств без того, чтобы
грабить ближнего. И только так можно было подняться - так
поднялись и Япония, и Китай, так поднималась и Россия, пока
ее нс сломали.
Всякому здравомыслящему человеку понятно, что
причина нашей вынужденной непритязательности была
прежде всего в том, что по уровню промышленного развития
и особенно по своим техническим возможностям СССР не
39
мог, конечно, тягаться со всем Западом. А технологий нам,
как известно, не продавали, даже безобидные научные
приборы мы покупали втридорога у международных
спекулянтов.
Мне это доходчиво объяснили еще в молодости. Я
поехал работать на Кубу и довелось мне побывать на кухне
отеля <Гавана Либре> (бывший <Гавана-Хилтон>). Меня
поразила рациональность и качество этой кухни - все из
нержавеющей стали и латуни, никаких деревяшек и закутков,
вечером все обдают из шлангов перегретым паром - чистота,
некуда таракану спрятаться! Я и говорю коллеге-металлисту:
молодцы американцы, вот и нам бы так, а то такие убогие у
нас в столовых кухни. Он удивился: <Ты что, спятил? У нас
такая нержавеющая сталь идет только на самую ответствен-
ную технику, кто же отпустит ее тебе для кухонь! Мы и так
спецстали прикупаем за зол ото. Ну ты даешь, а еще химик>.
Стыдно мне стало своей наивности, полез я в справоч-
ник. Смотрю: один американец потребляет в восемь раз
больше меди, чем житель СССР. В восемь раз! Вот огкуда и
латунь, и красивые медные ручки на дверях. Медь и олово из
Чили и Боливии, Малайзии и Африки. А мы медь ковыряем в
вечной мерзлоте Норильска, дверные ручки из нее делать -
значит жить не по средствам. И когда в конце перестройки
магазины в Москве наполнились импортной кухонной
утварью из прекрасной стали и медными дверными ручками,
а по телевизору стали убеждать, что стыдно пользоваться
советскими товарами, я понял, что готовится подлое дело.
Людей соблазняют на уничтожение России.
Летом у меня дома случилось прискорбное событие -
окончательно сломалась стиральная машина <Вятка>, честно
послужила. Прохудился бак, намок и сгорел мотор. Делать
нечего, поднатужились и пошли искать новую. Продавцы
говорят: берите итальянскую, лучше и дешевле. Один даже
сказал: <Нет ничего хуже нашей <Вятки>!>. Так и купили
итальянскую. Наверное, с точки зрения просто потребителя
тот продавец прав, <Вятка> похуже - домотканая вещь,
топорно сделана. Но если бы мы не стали изолированными
потребителями, а имели бы народное хозяйство, то продавец
так бы сказать не мог. Потому что на деньги, что я заплатил
за машину, два человека в России получили бы месячную
зарплату. Работали для всех нас и кормили бы две семьи.
40
Сейчас эти мои деньги уплыли в Италию. Поэтому <Вятка>
была бы для нас лучше, как лапти бывают лучше сапог.
Сейчас, когда промышленность у народа отобрали, кто же
станет покупать <Вятку>? Чтобы какой-нибудь <акционер>
переправил эти деньги в ту же Италию и купил там виллу?
Кто-то скажет: выпускали бы мы товары не хуже
западных - и не было бы проблем. Как говорится, лучше быть
богатым и здоровым, чем бедным и больным. Глупые речи.
Нас обманули, заставив поверить, будто стоит сломать
плановую систему и советский строй, и наши вятские рабочие
сразу начнут делать стиральные машины лучше итальянских.
Сейчас, наверное, всем уже видно, что это было вранье, что
первыми уничтожили как раз самые лучшие заводы и науку,
так что никаких шансов на рост качества своих товаров нет.
А отношение к технологической дисциплине сегодня на грани
с дикостью.
Но и десять лет назад надо было бы нам понять, что не
могли мы выпускать такой же ширпотреб, как на Западе, мы
могли к этому только шаг за шагом идти - что мы и делали.
Мне приходилось видеть западные КБ и лаборатории дизайна
для ширпотреба. Впечетление такое же, как от сравнения кухни
в отеле <Хилтон> с кухней нашей колхозной столовой. Ну что
же делать, не работали на нас ни бразильцы, ни малайцы.
Да и не только это. Главное, нс вышколен еще был наш
советский рабочий, не выдублена его шкура, как за триста
лет на Западе, не был он еще оболванен психотропным
телевидением и не превратился еще в робота. Мучился он
какими-то проблемами, часто бывал нетрезв и зол, и
неинтересную ему работу делал плохо. Улучшать дело можно
было не через оболвапивание, а через повышение культуры, но
на это надо было время. А захотелось получить красивый
ширпотреб здесь и сейчас. Продать все что можно - и накупить.
Вот и соблазнились - уничтожить вообще отечествен-
ное производство, а на остатки газа покупать всякую утварь
и барахло па Западе. На всех денег от газа, понятно, не хватит.
Так вогнать в нищету большинство сограждан - приказать
им, чтобы <жили по средствам>. Многие из тех, кто вел и
подталкивал к такому повороту, сами оказались в нищите.
Прежде всего либеральная интеллигенция. Она почему-то не
подумала, что и козла-провокатора иногда загоняют на бойню
если нового стада не предвидится.
41
Пока мы сами не восстановим ход наших мыслей,
которые привели к одобрению слома нашего хозяйства и
образа жизни, пока мы сами не найдем ошибки и обманы,
никакого выхода из нынешней ямы мы не увидим.
ТРУДНОСТИ <СМЕНЫ КУРСА>
Если бы дело было в том, что к нынешнему положению
нас привела политика Ельцина - было бы полбеды. Народ
каким-то образом сделал бы усилие и сменил режим. Беда в
том, что режим имеет согласие слишком большой части
народа. Согласие не на частности - тут большинство кряхтит
и проклинает, - а на то главное, на чем стоит этот режим. На
идею масштаба религиозного: жить, наслаждаясь малыми
радостями, даже если народ в целом умирает. И режим создал
узаконенные <зоны наслаждения> буквально для всех: для
пьяниц и спортсменов, для христиан и сатанистов, для
демократов и коммунистов. Множество маленьких мирков,
которые обособились в свои капсулы, приобрели статус и
небольшую подпитку - при условии, что они не мешают
народу в целом умирать.
Идеалы <общества как семьи> в Росии подорваны,
опорочены, придушены. Но переползти в рыночное общество,
с идеалом <падающего - подтолкни>, Россия тоже не смогла.
Сегодня и в ближайшей перспективе Россия представляет
собой традиционное общество с подорванными или
испорченными главными <несущими> конструкциями. Порча
его структур - разрушение авторитета советского жизнеус-
тройства - проводилась длительное время <парой сил>
(верхушка КПСС - либеральная интеллигенция). Затем была
проведена быстрая программа <разрушения ядра культуры>
(перестройка), которая подорвала защитные силы общества.
Последний этап этого процесса, который продолжается и
сегодня, - слом основ советского жизнеустройства. Получен-
ный результат - то, как мы сегодня живем - был неизбежен и
предвидим.
Таким образом, главная проблема любого режима,
который предложит антикризисную программу, состоит в том,
что Россия - это полуразрушенное традиционное общество,
которое не стало и не может стать гражданским. Определить
42
набор ценностей и интересов, которые могли бы побудить к
напряженному труду большую массу людей, очень сложно.
Речь идет о задаче, аналогов которой не было в истории.
Самым близким, видимо, можно считать период после
февральской революции 1917 г., но он закончился Октябрем,
а затем гражданской войной. В качестве другой аналогии часто
(особенно на Западе) называют Веймарскую республику в
Германии. Однако там происходил обратный процесс -
<отмена> гражданского общества и выход из кризиса через
его архаизацию с утопией фашизма.
В известных программах ускоренного восстановления
и развития XX века важным условием мобилизации людей
был национальный катарсис - всеобщее очищающее
бедствие, разрушающее обыденные обыватеяьские стереоти-
пы, оценки, связи. Это - вторая мировая война для СССР,
Германии и Японии, гражданская война для России в начале
века, война с США для Вьетнама, <культурная революция> для
Китая.
Хотя по своим последствиям перестройка и реформы
1990-1997 гг в России сравнимы с крупной тотальной войной,
катарсиса они не вызвали - благодаря наркотическому
воздействию телевидения, культурному прикрытию со
стороны большой части интеллигенции и тщательно
определенному <безопасному> темпу изменений. Таким
образом, и с этой точки зрения возможная антикризисная
программа в России не имеет близких аналогов.
Общей траекторией выхода из кризиса может быть для
нас лишь путь, аналогичный японскому после второй мировой
войны: оживление и <починка> структур традиционного
общества при восприятии и использовании институтов и
процедур гражданского общества западного типа. Для России
сегодня это будет, однако, намного труднее - из-за отсутствия
у нас тех культурных барьеров, которые позволили Японии
создать невидимый железный занавес при формальной
открытости Западу. Да, в Японии теперь есть и парламент, и
многопартийность, но директор разорившегося банка
кланяется и плачет перед вкладчиками - ему стыдно.
Гусинский плакать не будет. Япония в мире за береговой зоной
- безжалостный рыночный конкурент. Но внутри себя японцы
всеми силами стремятся сохранить общество-семью и
покупают у своих крестьян рис по цене в 5 раз выше мировой.
43
И плевали они на всякие ВТО, они просто называют
производство риса кустарным промыслом художественного
значения, для которого разрешены государственные дотации.
Надо бы нам, пока мы еще совсем не обессилели,
взглянуть на вещи трезво и начать выруливать на тот путь,
что предназначен нам судьбой - жить в семье, а не в рынке.
Судьба всегда была к России сурова, но не враждебна. Чужая
судьба, как хитрая мачеха, только издали кажется ласковой.
--------
1 Давайте только не придавать слову <революция> восторженного
или ругательного смысла. Это просто радикальное, через слом, изменение
общественного строя.
2 Это - не тема данной статьи, но надо нам вернуться к понятию
революции, его совсем затуманили. Не начиная пока этого разговора,
выскажу как теорему: современная революция совершенно не требует
насилия. Более того, она только и может быть ненасильственной, она
совершается с иными, нежели в начале века, технологиями.
3 Потом об этом явно писал Маркс и Вебер, неявно Сталин но
наши аганбегяны и буничи об этом постарались позабыть.
4 Да и не только в мостах и заводах - даже средненький человек на
них живет. В Испании много маленьких городков, где нет никакой
промышленности, никакого производства. Спрашиваю: чем же люди живут?
Мне отвечают: да еще прадеды капитал из Латинской Америки переводили
в банки, так до сих пор на проценты живут.
5 Те страны с сословно-общинным жизнеустройством, которые
пошли по капиталистическому пути и приспособили к своей культуре
многие рыночные институты (например, Япония, Тайвань), также избежали
массовой безработицы. Она, конечно, растет по мере вынужденной
либерализации хозяйства, но не идет ни в какое сравнение с западной.
6 Много охраны на Западе, но ему далеко до стран с рыночной
<дополняющей> экономикой (а только такой и может стать Россия) Я жил
в университетском городке близ Сан-Паулу (Бразилия), далеко от трущоб
большого города. И все же в поселке преподавателей по аллеям все время
курсируют джипы с охранниками. Внури этого поселка, за высокой стеной
- цитадель, дома богатых профессоров. Вдоль стены ходят автоматчики.
Профессор, у которого я жил, нанимает охранника, который возит его дочку
в балетную студию.
7 Следовало бы присовокупить сюда и <симметричную> банковской
системе часть государственной бюрократии - огромную налоговую службу,
которая при советском строе была не нужна. Как-то в печати промелькнуло
сообщение, что в налоговой службе США занято 4 млн. человек.
8 Оппозиция обещает <защитить отечественного товаропроиз-
водителя>. Зачем? Чтобы он мог производить конкурентоспособные товары
- такие же, как на Западе. С упаковкой. Но это значит, что угнетение
большинства лишь возрастет, ибо кто-то же должен покрывать неустрани-
мую разницу в себестоимости.
