21
Связующим звейом с общероссийской действительностью служили
для нас только старые политические партии, особенно эсеры и эсде-
ки-меньшевики. Их ряды уже тогда стали пополняться начавшими
приезжать к нам с севера беглецами. Эти партии, как тогда
выражались, <ориентировались на Всероссийское учредительное со-
брание>. Они же муссировали агитацию за его поддержку. Для
этого был создан особый <Комитет защиты Всероссийского учре-
дительного собрания>. Но агитация российских партий особого
успеха у нас не имела. Без всякого подъема прошли перед тем и
самые выборы в Учредительное собрание. Я имел касательство к
этим выборам в качестве председателя одной из участковых иэби-
рательных комиссий. Вместе с моими сотрудниками я провел дни
27 и 28 ноября 1917 года, от 9 часов утра до 9 часов вечера,
в помещении комиссии, принимая избирательные бюллетени. По
городу Киеву очень много голосов получил тогда <союз русских
избирателей>, ведший на первом месте В. В. Шульгина. Но де-
ревня голосовала <оптом> за список украинских эсеров и украин-
ских эсдеков с Грушевским, Винниченко и др., и в результате
из 22 депутатов от киевской губернии 21 место получили украинцы
и одно - <еврейский национальный комитет>, по списку которого
прошел Н. С. Сыркин.
Между прочим на выборах в Учредительное собрание благо-
даря пресловутой системе списков практиковался еще один способ
одурачивания избирателей, который не был известен на выборах
в городские думы. По изданному Временным правительством -
после шестимесячного обсуждения - избирательному закону, один
и тот же кандидат мог баллотироваться в пяти губерниях. Все
партийные лидеры для обеспечения своих мандатов и для рекламы
своих партий использовали это право. Избранные сразу в не-
скольких местах отказывались от излишних мандатов в пользу
следующего кандидата по списку. Так, в Киеве кадетский список
возглавлялся М. М. Винавером (фактически избранным в Петро-
граде), а список еврейского национального блока - О. О, Грузен-
бергом (прошедшим в Одессе). То и другое делалось ддя уло-
вления голосов. И таким образом киевские избиратели, голосуя
за Грузенберга, в действительности избирали Сыркина, а голосуя
за Винавера, избирали Григоровича-Барского...
Выборы в Учредительное собрание протекали довольно вяло.
А имевшие место спустя пару месяцев выборы в Украинское
учредительное собрание не вызвали уже решительно никакого инте-
реса у населения; абсентеизм достиг на этих выборах колоссаль-
ного процента. Избиратели как будто предчувствовали, что ни та,
ни другая конституанта не дойдет до выработки конституции.
Трагическая борьба против большевизма, которая в эта
первые месяцы еще не затихла в Петрограде и Москве, встре-
чала наше бессильное сочувствие, Мы, со своей Россией, возму-
щались разгоном Учредительного собрания, оплакивали судьбу
Духонина, Щингарева и Кокошкина и героическую гибель москов-
22
ских и петроградских юнкеров. Но мы чувствовали себя и были
скованными...
Украина отделилась в самый роковой момент русской револю-
ции, когда внутри страны захватили власть и все более и более
укреплялись большевики, а во вне немцы решили дать России
coup de gr\^ace (последний удар) и освободить свои армии для
решительного наступления на Западе. Людендорф действительно мог
торжествовать: на всем восточном фронте было заключено переми-
рие, и в Брест-Литовске начались переговоры о сепаратном мире
между центральными державами и Россией.
Новорожденная <Украинская народная республика> в первые
недели своего существования еще окончательно не остановилась на
германской ориентации. Через Киев проезжали в то время, поки-
нув Ставку верховного главнокомандующего, военные атташе со-
юзников. Некоторые из них, повидимому, надеялись найти в
Украине центр для продолжения борьбы, после того как всерос-
сийское правительство положило оружие. Украинский министр ино-
странных дел - А. Я. Шульгин - не был германофилом; его честной
натуре претила идея сепаратного мира против воли и за счет
вчерашних союзников. Он, видимо, надеялся способствозать миру
всеобщему; его патриотизму льстила мысль о том, чтобы Украина
выступила как его инициатор. Поэтому он в ноябре и декабре
1917 года всячески старался войти в контакт с союзниками, хотя
бы в лице приехавших в Киев военных атташе.
Однако события оказались сильнее самых благородных побужде-
ний. Слишком уж явственна была выгода для самостийной Украины
от немедленного мира, чтобы менее разборчивые в средствах кол-
леги нашего министра иностранных дел не ухватились за эту
возможность. И действительно, Генеральный секретариат послал
в Брест для переговоров украинскую делегацию. Германцы посту-
пили очень умно, тотчас же признав ее и начав вести с ней
переговоры, параллельно переговорам с Троцким.
Делегация Центральной украинской рады в Бресте состояла
из Голубовича, Севрюка и Левицкого. Мне пришлось присутство-
вать в заседании рады, на котором эта делегация делала свой
первый доклад; заседание было чрезвычайно характерным и инте-
ресным. Впрочем, речь шефа делегации и будущего украинского
премьера Голубовича была по обыкновению бесцветна. Но большое
оживление внес доклад Севрюка - совершенно еще молодого чело-
века, чуть ли не студента, но при этом весьма неглупого и зани-
мательного юноши. Он не без юмора рассказал о препиратель-
ствах украинцев с большевистской делегацией. Наконец третий
делегат, Левицкий, в простоте душевной никак не мог скрыть своего
восторга по поводу выпавшей на его долю почетной миссии - пред-
ставлять самостоятельную Украину на международной конференции.
Украинские делегаты могли услышать критику только со скамей
<меньшинств>: разногласия между самими украинскими партиями
яо вопросам войны и мира естественно не выносились наружу.
23
И действительно, на этот раз мирной делегации досталось от Рафеса,
произнесшего по этому поводу одну из удачнейших своих речей.
Рафес находился тогда как раз в полосе оппозиции против
украинцев (в октябре он выступил в городской думе с речью
против Временного правительства и в пользу украинцев и больше-
виков). Смысл его речи в раде был тот, что украинская мирная
делегация стремится использовать Брест в целях утверждения само-
стойности и что для этой цели ею сознательно предаются инте-
ресы России; и без того слабая позиция России на конференции
еще ослабляется внутренним расколом, который не преминут исполь-
зовать немцы.
Все это было сказано открыто и с большой смелостью; сме-
лостью он вообще обладал. Зал Педагогического музея, в котором
заседала рада, был переполнен, на хорах разместились солдаты, и
настроение аудитории было чрезвычайно враждебно по отношению
к оратору. Ему отвечал с трибуны Шульгин, которому пришлось
заступиться за своих коллег. Он в довольно сдержанной форме
заявил, что мир приходится заключать, так как воевать мы больше
не можем. Легко критиковать действия делегации, работающей при
таких условиях. Но пусть товарищ Рафес лучше скажет, как же
нам продолжать войну?
<Дайте ему ружницу!>-раздалось откуда-то с хоров.
Этот добродушный Zwischenruf несколько разрядил атмосферу...
Вторично мне пришлось быть в раде уже в начале января
1918 года, когда ясно обозначалась угроза большевистского завое-
вания Украины. Настроение было чрезвычайно напряженное, сол-
даты на хорах неистовствовали, требуя объявления <самостийности>.
Военный министр Порш, которого потребовали на трибуну, давал
объяснения о положении на фронте и об организации украинской
армии (<Вильного казачества>, как она тогда называлась). Ему
приходилось усовещевать аудиторию, взывать к терпению и вы-
держке. Еще, по его словам, не время провозглашать Украину
независимой державой, пока у нее нет настоящей армии...
Неизвестно, насколько искренни были увещевания Порша. Но
несомненно то, что пустив в солдатские массы лозунг <самостийно-
сти>, украинские политики ничем уж не могли заставить эти массы
терпеливо дожидаться подходящего момента для ее провозглашения.
Демагогия всегда была и будет палкой о двух концах, - она доста-
вляет главарю призрачную власть над толпой и в то же время
дает толпе реальную власть над главарем.
Под несомненным давлением солдатских масс лидеры украин-
ских партий в конце концов решились на объявление самостий-
ности. Оно произошло 14 января 1918 года, в форме провозгла-
шения четвертого (и последнего) Универсала. Все украинские пар-
тии, разумеется, голосовали в раде за Универсал. Но из представи-
телей меньшинств на этот раз никто не голосовал _за_, большинство
воздержалось и, кажется, российские с.-д., с.-р. и <Бунд> голосо-
вали _против_.
24
То была начальная эпоха большевизма, когда Совет народных
комиссаров каждый день издавал декреты, знаменовавшие собой
осуществление тех или иных <завоеваний революции>, - отмену права
собственности, национализацию, провозглашение различных прав
и преимуществ пролетариата. Украинцы не могли слишком отста-
вать в этом революционном пылу; поэтому в четвертый Универсал
было включено провозглашение социализации земли, рабочего
контроля над производствой и т. п. Вообще позиция господствовав-
ших украинских партий состояла тогда в том, что они в сущности
отнюдь не правее большевиков - те за немедленный мир и эти за
немедленный мир, те за непосредственный переход к социализму и
эти за непосредственный переход к социализму, у тех власть в
руках советов, а у этих - в руках Центральной рады, которая
также является представительством пролетариата и беднейшего кре-
стьянства. Однако, несмотря на всё старания украинцев доказать,
что они - те же большевики, это соревнование в левизне окончилось
не а ах пользу...
26 января 1918г. Киев был занят советским отрядом Муравьева.
Бомбардировка города длилась целых 11 дней - от 15 до 26 января.
Большевистские батареи были расположены на левом берегу Дне-
пра, в районе Дарницы. Оттуда перелетным огнем производился
обстрел города. Посылали они к нам попеременно трехдюймовки
и шестидюймовки...
Жертв среди жителей было сравнительно немного; но разру-
шения были ужасны. Думаю, что не менее половины домов в городе
так или иначе пострадало от снарядов. Возникали пожары, и это
производило особенно жуткое впечатление. Большой шестиэтажный
дом Баксанта на Бибиковском бульваре, в чердак которого попал
снаряд, загорелся и пылал в течение целого дня. Водопровод не
действовал, так что пожарная команда и не пыталась тушить. Пламя
медленно опускалось с этажа на этаж, на глазах у всего народа.
От дома остался только голый каменный остов.
Легко представить себе состояние киевлян в эти дни. Пережив
затем еще десяток переворотов, эвакуации, погромов и т. п.,
киевские жители до сих пор с особым ужасом вспоминают об
этих одиннадцати днях бомбардировки. Почти все время население
провело в подвалах, в холоде и темноте. Магазины и базары,
само собой разумеется, были закрыты; поэтому приходилось пи-
таться случайными остатками и запасами, которых тогда никто
еще не считал нужным иметь.
К ужасам и страхам, вызываемым непосредственной опасно-
стью от артиллерийского огня, прибавлялись страхи внутреннего
порядка. Тогда мы в первый раз увидели, что в гражданской
войне, в момент перехода власти, обе борющиеся стороны одина-
ково враждебны и одинаково опасны для населения. Завтрашняя
власть, естественно, отождествляет его с враждебной ей партией,
под ферулой которой оно ещё находится; вчерашняя же власть,
потеряв надежду удержаться, теряет вместе с тем всякий интерес
25
к населению - к его безопасности, к его пропитанию, к его поли-
тическим симпатиям. У нас часто случалось, что отступавшие войска
творили больше бед, чем сменявшие их завоеватели. Впоследствии
мы неоднократно имели случай убедиться в непреложности этого
своеобразного социологического закона.
На этот раз уходили украинцы; и они покидали Киев не так,
как оставляют родной город и столицу, а как эвакуируют завое-
ванную территорию. В центре города, на улицах и площадях, были
расставлены батареи; это в некоторой степени и оправдывало, с
стратегической точки зрения, артиллерийский обстрел извне. Город
не эвакуировался до последней возможности, хотя никакой надежды
удержать его у украинского командования не было. Это, разу-
меется, только напрасно затягивало обстрел.
Внутри города, как и естественно, царил хаос и сумятица.
<Вильное казачество>, защищавшее город, чинило всякие эксцессы;
во дворе нашего дома расстреливали людей, казавшихся почему-либо
подозрительными. В последние дни, уже под обстрелом, происходил
министерский кризис: Винниченко ушел, его сменил умеренный эсер
Голубович. Рада заседала (в подвале Педагогического музея) и
рассматривала какие-то законопроекты.
Население города чувствовало себя оставленным на произвол
судьбы, - жалкой игрушкой в руках безответственных политиче-
ских экспериментаторов.
Мы сидели по подвалам и нижним этажам, прислушивались к
звукам пролетавших снарядов, и при каждом ударе обсуждали
вопрос: выстрел это или разрыв? За два дня до конца бомбарди-
ровки, посреди таких рассуждении, нас оглушил невообразимый
грохот. Это уж, несомненно, был разрыв, притом в самой непо-
средственной близи. Оказалось, что артиллерийский залп угодил в
наш дом. Насчитывали впоследствии около двадцати попавших в
нас снарядов. Все стекла фасада вылетели. Снаружи и внутри дома
оказалось много повреждений.
Улучив минуту затишья, я с трепетом поднялся на 7-й этаж
в свою квартиру, представлявшую весьма благодарную мишень
для прицела. Предо мной развернулось довольно непонятное зрели-
ще. Все стекла были выбиты, большое трюмо в передней разлетелось
вдребезги. В библиотеке картина была такова, будто в ней
похозяйничали домовые или какие-нибудь озорники: толстые фоли-
анты Свода законов валялись на полу, среди вещей был заметен
беспорядок. Однако непосредственных следов от снаряда заметно
не было. Это и придавало обстановке характер какого-то наме-
ренно устроенного беспорядка... Но когда я зашел в свой каби-
нет, картина совершенно разъяснилась: там была выломана часть
стены, обстановка, вещи и книги представляли кучу развалин;
воздух был полон густой пылью, как это бывает возле построек,
которые сносятся на лом. Очевидно, снаряды попали именно сюда,
здесь же произошел и разрыв. Но сотрясение было так сильно,
что движение воздуха наделало беспорядок и в соседних комнатах...
26
26 января утром в город вступили большевики.
Они пробыли тогда в Киеве всего три недели, и тот первый
лик большевизма, который мы увидели за это короткое время, не
был лишен красочности и своеобразной демонической силы. Если
теперь ретроспективно сравнить это первое впечатление со всеми
последующими, то в нем ярче всего выступают черты удальства,
подъема, смелости и какой-то жестокой непреклонности. Это был
именно тот большевизм, художественное воплощение которого дал
в своей поэме <Двенадцать> Александр Блок.
Рада, бежав из Киева, заседала в Житомире; о ее переговорах
с немцами ничего еще не знали. Но уже в ближайшие дни после
получения первой телеграммы о Брестском мире по городу стали
ходить слухи о германском наступлении на Украину. Вскоре стало
заметно смущение и у самих большевиков. А еще через пару
дней одна из местных газет осмелилась перепечатать приказ одного
немецкого генерала, в котором говорилось, что германская армия,
по просьбе представителей дружественного украинского народа,
идет освобождать Украину из-под власти большевиков.
Наступление немцев шло с фантастической быстротой. Никакого
сопротивления им не оказывали. Через каких-нибудь 7 дней после
подписания мира они были уже в Киеве. При этом вступление не-
мецких войск в город еще было задержано на день или два,
пока прошли на восток эшелоны чехо-словацких полков.
Последние ночи, как обычно пред сменой власти, были довольно
тревожные. Во всех домах дежурила охрана, организованная домо-
выми комитетами из жильцов. Имел место целый ряд налетов.
Пожаловали незваные гости в эту ночь и к нам. К дому
подъехал чуть ли не целый эскадрон в расшитых мундирах одного
из гвардейских полков. И вместо того чтобы протанцевать балет
из <Пиковой дамы>, эти кавалеристы занялись повальным обыском
во всех квартирах. Для острастки было выпущено на лестнице не-
сколько зарядов, жертвой которых пал один из наших жильцов,
А затем приступили к обходу квартир.
Остальные жильцы, как говорится в газетной хронике, отде-
лались испугом. Была своевременно вызвана охрана, состоявшая
из солдат какого-то другого полка. Обе части вели некоторое
время переговоры и, кажется, чуть-чуть не поменялись ролями. Но
в конце концов, - вероятно, в предвидении наезда еще какой-нибудь
третьей части, - объяснили дело поисками оружия и оставили нас,
На следующее утро, после бегства Евгении Бош и остальных
комиссаров, в город вступили довольно мизерные украинские ча-
сти под'командой Петлюры. Немцы иэ галантности предоставили
им честь войти первыми. А в середине дня в городе стало изве-
стно, что на вокзале немцы.
Имена Гинденбурга и Макензена вызывали трепет, но не вну-
шали симпатии. И приход немцев в качестве победителей и по-
кровителей ощущался, как что-то обидное и оскорбительное. Наи-
более ярко выразил эти чувства В. В. Шульгин, который в день
27
прихода немцев выпустил прощальный номер <Киевлянина> с полной
достоинства передовой статьей и временно прекратил издание своей
газеты. <Киевлянин> возобновился только в сентябре 1919 года
после вступления в Киев добровольческой армии. Те же чувства,
в менее острой форме, разделялись тогда всеми. Но любопытство
брало верх, и киевляне массами устремлялись на вокзал, чтобы
поглядеть на заморских гостей. Должен сознаться, что побывал
в тот день на вокзале и я. 3 1/2 года мы не видели ни одного немца,
не слышали немецкого слова, не прочли немецкой газеты. Было
уж очень любопытно поглядеть на них, да еще в такой неожидан-
ной обстановке.
Немецкие войска, которые мы увидели на киевском вокзале,
были очень мало похожи на тех молодцеватых манекенов, которые
в мирное время занимались шагистикой на улицах Берлина. Вид
они имели обветренный, уставший и истощенный. Одетые в одно-
тонно-серый цвет, с серыми мешками на плечах, возле серых по-
возок и кухонь, немецкие полки производили впечатление какого-
то каравана странников.
Впрочем, на следующий день на Софийской площади немецкое
командование устроило довольно импозантный парад, который, по
словам присутствовавших, уже более напоминал наши прежние
впечатления о германской армии. При этом, как мне передавали,
один офицер с презрением воскликнул по адресу провинившегося
в чем-то прохожего: (<Он
думает, будто он еще в России>).
С величайшим любопытством .киевляне наблюдали, поведение
немцев в первые дни оккупации. Свою административную деятель-
ность немцы начали с того, что нарядили сорок баб, которым было
ведено горячей водой и мылом вымыть киевский вокзал. Об этом
анекдоте много говорили; но тем не менее, это сущая правда.
Правда и то, что на моей памяти - ни до, ни после этого случая -
никто не подумал вымыть наш вокзал.
Затем началось то, что один немецкий солдат, на расспросы
о цели их прихода, формулировал словами: (<Мы наведем порядок>). Был отпечатан прекрасный план
города на немецком языке. На всех перекрестках были прибиты
дощечки с немецкими надписями. Особые стрелки указывали, как
куда пройти, и тут же было приписано, сколько минут это займет.
Весь город был, как паутиной, опутан телеграфными и телефонными
проводами, служившими для надобностей германского штаба. Эти
проволоки как бы символизировали то, как по рукам и ногам свя-
зывала нас оккупация.
Самой положительной стороной этого времени было восстано-
вление связи с частью Европы. Немцы открыли в Киеве два боль-
ших книжных магазина. В них можно было получать, кроме книж-
ных новинок по всем отраслям знания, также свежие берлинские и
венские газеты.
Серое здание киевского дворянства на Думской площади было,
38
после надлежащей мойки, обращено в германскую комендатуру,
Каждое утро у входа в это здание можно было прочесть со-
общенную по радио последнюю сводку германского штаба, за
подписью генерала Людендорфа.
Немцы с первого дня не скрывали, зачем они пришли. По
мирному договору с Украиной, они должны были получить от
нас миллионы пудов хлеба. Для обеспечения этой поставки им
и нужно было (навести порядок) на Украи-
не. Продовольствие вывозилось в Германию по различным ка-
налам. Для обывателей наиболее заметными были частные
посылки солдат, которые, разумеется, в действительности не играли
существенной роли. Немцы, со своей педантично-деловитой сенти-
ментальностью, устроили в Киеве специальный магазин, в котором
продавались (ящики для посылок на
родину) - небольшие деревянные ящики подходящего размера и
формы, куда упаковывалась отправляемая посылка. Пытались на-
ладить частный экспорт и в широком масштабе; в Киеве открылись
конторы обширных торговых организаций (в частности так называе-
мой ), основанных с этой целью.
Приезжал тогда в Киев и глава имперского военно-продоволь-
ственного ведомства фон-Вальдов.
В конечном результате, как известно, германцам и австрийцам
не удалось вывезти из Украины того количества продовольствия,
на которое они рассчитывали. Помешала незамиренность деревни,
расстройство транспорта и общеполитическая обстановка, при ко-
торой закончилась оккупация. В первые месяцы, однако, немцы были
на вершине своего могущества; с большой энергией и настойчиво-
стью принялись они за выкачивание необходимого им хлеба. Есте-
ственно, что они не могли терпеть ничего, что шло в разрез с
их целями и планами. И потому-то оккупационным властям очень
скоро пришлось вмешаться в наши внутренние политические дела.
Формально в Киеве и во всей Украине с 1 марта 1918 года
(когда были изгнаны большевики 1) была восстановлена верхов-
ная власть Украинской центральной рады. В Киев возвратился и
украинский парламент, со своим президентом М. С. Грушевским, и
кабинет министров, который возглавлялся Голубовичем. Но по
существу эта возрожденная самостийно-украинская государствен-
ность производила в эти месяцы довольно жалкое впечатление.
Чувствовалось ее полное бессилие рядом с опекавшей ее германской
военщиной.
Единственная область, в которой украинской власти предоста-
влялась полная свобода действий, это была политика национальная
(вернее, националистическая). И сами украинцы по возвращении
в Киев давали себе волю в, этой области. Именно в эту эпоху
----
1 Большевики вступили в Киев 26 января и ушли 1 марта. Тем не
менее они пробыли у нас только три недели. Дело в том, что с 1 февраля
1918 г. был введён новый стиль; так что мы нерешли сразу от 31 января
к 14 февраля.
29
начались антиеврейские эксцессы - сначала в виде самосудов над
отдельными заподозренными в большевизме лицами. Под предлогом
обвинения в большевизме украинские сечевики захватывали и
расправлялись с евреями, которых им почему-либо хотелось убрать.
В самом Киеве имел место целый ряд таких самосудов; в провин-
ции, естественно, дело обстояло еще хуже. Были случаи пыток
и издевательств. Все это оставалось безнаказанным...
Так расправлялись с евреями. В области же украинской
haute politique (большой политики) шла ожесточенная борьба про-
тив всего <российского>. Началась украинизация различных учре-
ждений - обязательное введение украинского языка и т. д.
Особенно больно затронула нас национализация суда. Настрое-
ния киевской адвокатуры, проявившиеся в общих собраниях в
декабре, получали все больше и больше пищи. Политика и на-
ционализм захлестывали дело правосудия. Так как и состав суда
и состав адвокатуры был абсолютно несведущ в украинском языке,
а между тем сразу заменить их было некем, то, естественно,
украинизаторам приходилось действовать медленнее, чем они бы
хотели. Они начали свою реформу сверху, упразднив киевскую
судебную палату и заменив ее <Апелляционным судом>, состав ко-
торого был избран Центральной радой. Вое правила о судейском
цензе были при этом отменены - иначе бы реформа оказалась не-
осуществимой, - и новоиспеченные <апелляционные судьи> были во
многих случаях на уровне членов мирового съезда. Все прежние
члены палаты, среди которых были хорошие юристы, были уво-
лены. Только немногие из них выставили свою кандидатуру в
Апелляционный суд.
Одновременно с этим был учрежден Генеральный суд в каче-
стве заменяющей сенат кассационной инстанции.
Перспективы для судебных деятелей были мрачные. Но, кроме
вынесения резолюций протеста, мы были бессильны что-либо де-
лать. И на годовом общем собрании молодой адвокатуры 27 марта
1918 года я не мог иначе подвести итог царившему у нас на-
строению духа, чем воспроизведя заключительные слова В. В. Шуль-
гина из его статьи в прощальной номере <Киевлянина>: <Есть
положения, в которых нельзя не погибнуть. Нет положения, из
которого нельзя было бы выйти с честью>...
Слова эти оказались в данном случае, быть может, уж слишком
пессимистическими. Через месяц погибли не мы, а та власть, при
которой нам <нельзя было не погибнуть>. Мне самому пришлось
присутствовать при ее умирании и вблизи вглядеться в гиппокра-
тов лик Центральной рады.
В первых числах апреля 1918 года я был делегирован коми-
тетом еврейской народнической партии (<фолькспартай>) в Малую
раду. Лидер нашей партии в Киеве - В. И. Лацкий-Бертольди - около
того же времени вступил в кабинет Голубовича в качестве еврей-
ского национального министра. Это последнее обстоятельство не
мешало, однако, нашей партии входить в хронически-оппозвционйый
30
блок национальных менвшинств. Ближе к правительственной поли-
тике примыкали сионисты, которым только их буржуазная репута-
ция преграждала доступ в министерство.
В раде я пробыл всего около трех недель, - в конце апреля
она была распущена, - и успел только присмотреться к окружаю-
щей обстановке, редко принимая активное участие в прениях.
Впрочем, по занимаемой мною позиции я и не мог быть осо-
бенно активен в раде. Кадетов в раде уже не было, сионисты и
польские демократы заигрывали с украинцами, украинские социа-
листы-федералисты очень дорожили своей национальной и социали-
стической репутацией. Таким образом, я оказался на самом правом
крыле, чуть ли не единолично представляя по многим вопросам
оппозицию господствовавшим течениям. Поэтому я не мог бы
выступать иначе, как резко оппозиционно; а навлекать на свою
партию и национальность одиум модерантизма и контрреволюцион-
ности мне бы не позволил мой ЦК.
Недели через две мог положение стало для меня уже совер-
шенно ясным, и я начал подумывать о том, не следует ли мне
уйти из рады. Но через несколько днгй об этом уже не прихо-
дилось больше думать, так как сама рада перестала существовать.
Малая рада, - только она имела значение, так как пленум Цен-
тральной рады собирался раз в несколько месяцев и, воспроизводя
в расширенном масштабе то же соотношение сил, не вносил ничего
нового, - Малая рада заседала в Педагогическом музее. Это вы-
строенное миллионером Могилевцевым здание, на освящении ко-
торого в 1911 году присутствовал за несколько дней до своей
гибели П. А. Столыпин, было более или менее подходящим при-
станищем для миниатюрного парламента, каким и была Малая
рада. Большой лекционный зал под стеклянным куполом был даже
очень эффектен, как зал парламентских заседаний.
Председателем (или, как его называли по-украински, головой)
Центральной рады был Михаил Сергеевич Грушевский. Он был,
действительно, главой и ментором всего сборища депутатов. Он
стоял неизмеримо выше их по своему образованию, европейскому
такту и умению руководить заседаниями. Отношение членов рады
к Грушевскому было чрезвычайно почтительное; его называли <про-
фессором>, <батькой> и даже <дедом>. Он и по возрасту годился
в деды большинству депутатов. Низкорослый, подвижный, с большой
седой бородой, в очках, с блестящим взглядом из-под нависших
густых ресниц, он напоминал на своем председательском кресле
сказочного деда Черномора...
В министерстве в это время не было нн одной яркой фигуры.
Премьер Годубович был совершенно бесцветен и не выдерживал
никакого сравнения со своим предшественником Винниченко; из ми-
нистров выдавался своим умом и хитрецой министр юстиции Ше-
лухин; некоторым темпераментом обладал министр внутренних дел
Ткаченко. Остальные - как военный министр Жуковский, министр
торговли и промышленности Фещенко-Чоповский, министр труда
Продолжение
----------------
На главную страницу / To main page
Синонимы ключевых слов: GOLD2130
Counter: .
(Выставить как: / To expose as:
http://aravidze.narod.ru/GOLD2130.htm ,
http://www.geocities.com/sekirin1/GOLD2130.zip .
)
