Цитируется по книге:
Репринтное издание (Изд-во полит. литературы Украины, Киев,
1990): Революция на Украине по мемуарам белых, сост.
С.А.Алексеев, ред. Н.Н.Попов, Гос. изд-во, М.-Л., 1930.
`
С. СУМСКИЙ
`
Одиннадцать переворотов 1.
`
(Гражданская война в Киеве.)
`
     Это - не документы, не история и не политика. Это рассказ о 
том, как в одном из многих домов Киева виделась гражданская
война, рассказ о наиболее запавших в памяти ее эпизодах. Такой 
рассказ могли бы рассказать все киевляне. Его следует тем не 
менее записать: так необычно виденное и так значительно оно 
в жизни - и отдельных лиц, и общества.
`
I. Нашествие Муравьева
`
Январь восемнадцатого года. Борьба большевиков за власть 
была не только угроза, она уже начиналась. На последних выборах 
в совет коммунисты получили большинство. За исключением спе- 
циальных украинских янычар, - а их было очень мало, - все войско- 
вые части требовали захвата власти советами. Рада, лишенная 
опоры в широких слоях населения, настроившая против себя го- 
рода - своей националистической политикой, деревню - боязнью раз- 
решить земельный вопрос, солдат - продолжением войны, была уже 
властью призрачной. Министры произносили речи, требуя защиты 
республики, а по улицам, угрюмо поглядывая по сторонам, бро- 
дили, именно бродили, а не ходили серые шинели. Правительство 
рады играло в солдатики, украинизировало армию, вводило в моду 
оселедцы и бритые головы, полковников переименовывало в стар- 
шин, а поручиков - в хорунжих. Плохие актеры играли роли запо- 
рожцев. А войска ночью вышли из казарм. Вовсе не для защиты 
рады, а для ее свержения.
`
Восстание началось. Утром собрались мы для обычной работы 
в редакции <Киевской мысли>. Какой-то министр самоуверенным 
басом говорил в телефон, что ночью произошли беспорядки. Боль- 
шевистские части пытались разоружить верные правительству вой- 
ска, но верные правительству войска немедленно привели бунтовщи- 
ков к повиновению. Виновные будут наказаны. Следствие начинает-
ся. А эти эксцессы - сущие пустяки, и им не следует придавать 
серьезного значения.
`
1 <Летопись революции>, кн. I, Берлин 1923 г.
`
100
`
В те времена у нас еще не было опыта разговоров с мини- 
страми, и в редакции очень немногие знали, что самоуверенные 
бас министра - свидетельство его непроходимой пошлости и лжи- 
вости. Почти все поверили министру, хотя и понимали, что в его 
речах должен иметься казенный оптимизм. Но прибежали наше 
репортеры и принесли очень тревожные вести. Наш редактор был 
опытный человек:
`
- Одному своему репортеру я верю больше, чем десяти декла- 
рациям десяти кабинетов, особенно у нас, в России. Поздравляю 
вас с властью советов.
`
Но из редакции снова позвонили министру. Тот же самоуве- 
ренный бас стал успокаивать:
`
- Все пустяки, отголоски вчерашних волнений. Через час-
другой будет восстановлено спокойствие...
`
Телефон министра находился в Педагогическом музее, т. е. на 
расстоянии тридцати шагов от редакции газеты. Еще слышен был 
в телефон министерский бас, как вдруг в окне завизжала пуля, 
звякнуло стекло, а затем послышались редкие выстрелы.
`
- Траектория пули, - заявил наш военный обозреватель, - рав- 
няется примерно двум километрам. Стало быть, винтовка, из кото- 
рой вылетела напугавшая нас пуля, находилась не дальше, чем за 
два километра от кабинета секретаря редакции <Киевской мысли>.
`
- Я за репортеров,-сказал редактор. - Репортеры могут быть 
министрами, но из министра никогда на сделаешь хорошего ре- 
портера.
`
Секретарь отправил успокоительный разговор с министром в ти- 
пографию. Редактор отправил в типографию совсем неспокойные 
донесения репортеров. Уже принесли из наборной корректурные 
гранки, мы все спорили и обсуждали положение, а кругом стано- 
вилось тревожнее и выстрелы чаще. Мы не заметили, как произошел 
переход от одинокого выстрела, разбившего стекло в кабинете се- 
кретаря, к частой и густой стрельбе, точно щелкание орехов или 
хлопание бича. Уже как будто стреляли во дворе редакции. Еще 
пуля прилетела в репортерскую. Из типографии пришел метран- 
паж и сказал, что наборщики волнуются, хотят уходить домой. 
Как-то сразу всем стало ясно, что работу надо кончать.
`
- Пора расходиться, иначе до дому не дойдем,-сказал ре- 
дактор. - Одному я рад: этот джентльмент уже никогда более не 
будет министром.
`
Прислушались к стрельбе. Это уже был бой. Сразу стала 
работа. На столе валялись недочитанные гранки. В типографии 
мгновенно стало тихо и пусто. Замолчал треск наборных машин. 
И изредка, действуя на нервы, как-то особенно шумно хлопала 
стеклянная дверь из типографии в редакцию.
`
Разбрелись. На улицах хлопало. Время от времени разрыва- 
лись шрапнели. Народ толпился группами подле ворот, еще непри- 
вычный к боям в мирном городе. Вдоль улиц уже почти никто не 
ходил: одинокие люди пробирались по домам. Перебегали серые
`
101
`
шинели с винтовками. Иногда кричали. Непонятно было, о чем 
кричали. Я жался у стен и заборов, все думая о том. как бы ско- 
рее дойти до дому.
`
К вечеру уже нельзя было выйти как улицу. Бесчисленные 
рвались снаряды, как удары бичей, щелкали винтовки, с разных 
сторон на своем мерном, с обрывами, языке говорил пулемет.
`
* * *
`
Дом наш, по Мариинско-Благовещенской улице, помещался 
между Еврейским базаром и вокзалом. С Еврейского базара на- 
ступали украинцы, с вокзала - большевики, а сзади, у памятника 
Бобринского - опять украинцы. И это было первое, что нас пора- 
зило в гражданской войне, - так сказать, чересполосица воюющих 
сторон. Почему вдруг на вокзале очутились большевики, как будто 
перелетев через украинцев, почему за большевиками снова оказа- 
лись украинцы, а вслед за ними, как рассказывали, по направлению 
к Святошину - опять большевики, это никто толком объяснить 
не мог.
`
Жильцы нашего дома сбились во дворе, прислушивались к 
трескотне и обсуждали положение, а оно было из рук вон плохо. 
Участок наш, находившийся в центре враждебных лагерей, пере-
ходил из рук в руки. Каждая занимавшая его власть - в лице не-
скольких солдат - стучалась в ворота и утверждала, что на нашей 
крыше помещается пулемет. Повидимому, на всех крышах им ме-
рещелись пулеметы - и украинцам, и большевикам. Далее, украинцы 
были всегда убеждены, что на нашей крыше помещается больше- 
вистский пулемет, а большевики, - что украинский, Устраивали со-
ответственно этому обыски, ходили по квартирам, заглядывали 
в трубы и шарили на чердаке. Иногда находили старые часы 
и кулек с мукой, которые предусмотрительно хозяева не успели 
запрятать. И хотя ни часы, ни кулек с мукой не стреляли, их 
все-таки конфисковали; правда, этим обыски и оканчивались.
`
На другой день стало хуже. Мы сбились во дворе и обсуждали 
положение, - а за эти годы мы только то и делали, что обсуждали 
положение, - и один факт прервал это обсуждение, как впрочем по- 
добного рода факты всегда прерывали нас. Стало слышно, что 
дом наш обсыпается с улицы градом пулеметных пуль. В самом 
этом обстреле опасного ничего не было: уже со вчерашнего дня 
все комнаты, выходившие на улицу, были оставлены жильцами, 
потому что в них залетело много пуль. Мы переселились в комнаты, 
выходившие во двор: со стороны двора дом был защищен огром- 
ным флигелем. Но, не представляя непосредственной опасности, 
этот обстрел мог быть опасен своими последствиями. Зачем 
стреляют?
`
Через несколько минут во двор вошли серые шинели. Кто их 
знает, были ли они большевики или украинцы? Наша предвари- 
тельная дипломатия стремилась выведать, какой партией мы завое- 
ваны. Но сразу же нам было заявлено, что на нашей крыше стоит
`
102
`
пулемет, и поэтому броневик завоевателей, заняв наш участок, 
первым делом обстрелял дом. Мы стали уверять, что у нас нет 
никакого пулемета, что сургучными печатями домового комитета 
запечатаны все форточки, все двери, все окна, выходившие на 
улицу; запечатаны чердачные оконца и все ходы на чердак. Серые 
шинели посмотрели, убедились и ушли. Через несколько часов 
другие завоеватели таким же манером обстреляли дом, а затем 
также пришли убеждаться, что никаких пулеметов у нас нет. Эта 
особая симпатия к нашему дому объяснялась вероятно тем, что 
он был самый высокий в нашем квартале; другие дома в районе 
Еврейского базара - маленькие, двухэтажные или трехэтажные.
`
Часов до одиннадцати шел бой. Потом утихло. К утру нача- 
лось снова.
`
Каким-то образом доходили вести извне, сообщалась информа- 
ция, хотя никаких газет не было и никакие телефоны не разгова- 
ривали. Но вот храбрый человек, жених горничной соседа, пришел 
с Соломенки, а один из жильцов ухитрился совершить экспедицию 
на Подол, вернувшись, правда, только на следующий день. Мы 
знали, что восставшие большевистские части вместе с вооружен- 
ными рабочими вели бой с <верными правительству> войсками.
`
Не видно было конца этому бою, потому что фантастически 
нелепы были методы его. Все количество - как восставших, так и 
украинцев - не превышало нескольких сот человек, разбившихся 
по всему городу. В бою участвовало, вероятно, столько же пушек, 
сколько и людей. Бой вели - в каждом участке - два десятка че- 
ловек против двух десятков человек. Огромный город находился 
во власти этих небольших группок, перебегавших из одного квар- 
тала в другой. Одна группка почему-то очищала занимаемый ею 
участок, другая его - опять-таки почему-то - занимала. Стреляли из 
подворотен, прячась и перебегая. Число жертв среди участников 
боя было ничтожно, а если и были, то падали жертвами шальных 
пуль и шальных снарядов. Из винтовок стреляли вдоль улиц - не- 
известно зачем, - неизвестно в каком направлении. В этой своей 
первой стадии гражданская война была лишена самых элементарных 
принципов стратегии. Никаких команд, приказов не было.
`
- Стреляй, братцы,-говорил кто-то, и стреляли.
`
- Бежим на Безаковскую, там, кажется, украинцев нет, - и 
перебегали на Безаковскую.
`
Но если винтовкам были поставлены естественные преграды - 
дома, и потому стреляли вдоль улиц, то из пушек лупили куда 
попадет, - вообще. Батарея, стоявшая у памятника Бобринского, 
лупит по Печерску, хотя там никаких солдат ни противной сто- 
роны, ни своих нет. С Соломенки лупили по Еврейскому баэару, 
и пылью взлетали лотки и столики. Так было первые дни. Потом 
как будто определился порядок. Сегодня на известном месте стоит, 
скажем, украинская батарея. Завтра большевики узнают, что там 
находится враждебная батарея. Они начинают обстреливать весь 
этот участок (авось попадет куда надо), но обстреливаемая батарея
`
103
`
при первом же разрыве снаряда снимается, уводится в место, куда не 
попадает, и начинает оттуда стрелять в каком-нибудь направлении.
`
Сколько времени продолжался бы этот бой - никто сказать не 
может. Теоретически он мог продолжаться без конца, по крайней 
мере до исчерпания запасов пуль и снарядов. Но на седьмой день 
боя пронеслась жуткая молва. Почему она была такой жуткой, 
почему она вызвала самые мрачные опасения, которые, кстати ска- 
зать, больше чем подтвердились, тоже сказать нельзя. Стало из- 
вестно, что на подмогу киевским большевикам со стороны Днепра 
идет _сам Муравьев_. Никто не слыхал до того времени этой 
фамилии, кроме записных политиков, помнивших такую фамилию 
при защите Петербурга от Керенского; но к этой фамилии при- 
лагался эпитет _сам_, с этим связывались самые свирепые возмож- 
ности. Говорили, что с Муравьевым идет двадцать тысяч войск, 
сотни батарей, тяжелые орудия, ядовитые газы, что сам Муравьев 
не знает пощады, и что жестокость его превосходит все вообразимое.
`
И, действительно, на седьмой или восьмой день боя началось. 
Все, что до того происходило, казалось нам, запертым в этом 
котле гражданской войны, сущими пустяками. Город застонал от 
снарядов. Досужие люди, - а много в эти дни было досужих людей,- 
насчитали, что в Киеве в течение дня разрывалось свыше двух ты- 
сяч снарядов. Все в доме ходили мрачные и обреченные.
`
А к ночи загорелись огни пожаров. С балкона были видны 
зарева. Горел вокзал, какие-то здания горели яа Соломенке, ка- 
кие-то на Печерске. На Бибиковском бульваре горел дом Богрова, 
на Тарасовской ярким костром пылал дом председателя рады 
М. О. Грушевского. Жутки и тяжелы были эти дни - бессмыслен- 
ных и жестоких боев. Но самое жуткое в них, что на всех действо- 
вало особенно сильно и угнетающе, были пожары. Со всех концов 
горел Киев. Ночью затихала стрельба, и были видны только зарева 
пожаров. В комнатах было так светло, что можно было читать. 
И последние дни - одиннадцатый или двенадцатый день - было осо- 
бенно нестерпимо. Ночью становилось так тихо, что вдруг слы- 
шался отдельный лай собаки. Странно и страшно было слышать этот 
лай. Мы рисковали выходить на балкон, который на улицу, и 
смотрели на вокзал и на горевшую Соломенку. В окнах, выходив- 
ших на улицу, уже не было стекол. Они были либо разбиты, либо 
просверлены пулями.
`
Двенадцать дней шел не бой, а бессмысленный обстрел города. 
И если сперва, мы хотя и испуганно, но все же мирно обсуждали 
положение, то с каждым последующим днем становились все более 
унылы, мрачны и молчаливы. Истощились продовольственные за- 
пасы, и особой храбростью у нас отличалась одна горничная, 
ухитрявшаяся раз в два дня совершать куда-то экспедиции за 
хлебом. Потом и хлеба нельзя было достать, и она приносила 
воду. И это было большой драгоценностью, потому что водопро- 
вод не действовал. В нашем доме была лавочка, и мы разобрали 
из лавочки все, что там было.
`
104
`
Всю ночь шло во дворе дежурство. Четверо мужчин спускалось 
вниз каждые три часа. Молча ходили дежурные по двору и прислу-
шивались - к редкому ночью - выстрелу или разрыву. Пытались 
определить, что это - выстрел или разрыв, и если почему-то каза-
лось, что выстрел, облегченно вздыхали, если разрыв, жались к 
стенке в ожидании, что вот опять разорвется здесь, на улице или 
во дворе. Лотом подымались наверх, - сменяли другие, и наверху, 
не раздеваясь, засыпали, вскакивая от всякого выстрела и прислу-
шиваясь к каждому стуку.
`
Днем начали играть в шахматы, в карты. Однажды сидели 
в моей квартире и играли с соседями в карты. Вдруг - грохот. 
Сперва ошарашило. Жена побежала на кухню. Оказалось, что 
плита на кухне и дымоход разворочены, а все кругом завалено 
щебнем. Мы помолчали, поглядели друг на друга: стало страшно. 
Снаряды подбирались совсем близко. От кухни до кабинета, где мы 
сидели, в моей маленькой квартирке не было и двадцати шагов. 
Стали опять играть. И снова громыхнуло. Над самым потолком, 
как будто тяжелым молотом ударило по голове.
`
- На крыше разорвался снаряд,-сказал сосед.
`
На крыше, действительно, разорвался снаряд, разворотил трубу 
и железную крышу. Стакан от снаряда упал как раз над кабине-
том, - мы его потом нашли, как раз, когда мы играли в карты, но 
почему-то не пробил потолка. Мы жили в верхнем этаже.
`
Еще через некоторое время - треск битого стекла. Против моей 
столовой у окна - в самую кирпичную стену - врезался снаряд так, 
что верхняя половина стакана была видна. По сию пору он еще 
торчит там, в доме по Мариинско-Благовещенской, N 112. Это был 
неразорвавшийся снаряд.
`
И вот в какой-то день утром стало тихо. Домашняя информация 
установила, что украинские войска на трех груэовиках ночью 
оставили Киев. Уехали ли они на трех грузовиках или, может быть, 
на десяти, но вся эта армада уместилась на грузовиках: это потом 
сообщили нам в своих воспоминаниях украинцы. Несколько батарей 
и эти так называемые армии в течение двенадцати дней в мучи-
тельном напряжении держали шестисоттысячньгй город, и, наверное, 
мирных жителей в эти дни полегло больше, чем было воюющих 
армий на обеих сторонах, если не считать подошедшей к Киеву, 
действительно, большой армии Муравьева.
`
* * *
`
Это было плохое утро. То есть, кто его знает, была ли в тот 
день хорошая погода или плохая, но когда я вышел на улицу и 
испытывал почти физическую сладость от того, что в морозном 
воздухе тихо, и не слышно шрапнелей, я все же находился в 
отвратетельнейшем состоянии. Чувствовалось, что эти двенадцать 
дней - жестокий и непроходимый рубеж. Прошлое - это только 
воспоминания. Начинается самое трудное, может быть, даже непе-
реносимое.
`
105
`
Первое впечатление - разбитые стекла. Под ногами трещали 
стекла, груды и груды битого стекла, будто какой-то шутник ходил 
по городу и бросал битое стекло, - весь город был засыпан битым 
стеклом.
`
Я пошел в редакцию. Но помещение редакции было занято 
красноармейцами. У меня спросили пропуск и туда не пустили. 
Через несколько минут я разыскал всех сотрудников газеты на 
квартире М. С. Мильруда, жившего как раз против редакции. 
Даже редактор наш, человек с большим юмором, правда, зачастую 
довольно мрачного оттенка, был серьезен и потрясен. Из рассказов 
выяснились страшные подробности этих дней. Огромное количество 
жертв оказалось среди мирного населения. Городские жители еще 
не приспособились к гражданской войне, не научились прятаться 
от опасности, не представляли себе размеров ее. Женщина, сидев- 
шая подле швейной машины, была уложена снарядом, влетевшим 
в окно, вместе с четырьмя детьми. В квартиру ворвался с потолка 
снаряд и убил трех человек, ранил двух. И подобные рассказы. 
Несколько тысяч человек легло жертвой этих дней. Насколько мало 
было сознание опасности, видно из такого случая. В первый день 
боя у булочной на Крещатике стояла большая очередь за хлебом, 
раскинувшаяся по улице и заходившая на Фундуклеевскую. Упал 
снаряд в очередь, и один человек был убит. Люди не разбежались. 
Толпа шарахнулась, прижалась к стенам домов, но через несколько 
минут вновь выстроилась в очередь. Для стоявших в очереди лю-
дей, конечно, страшна была пролитая кровь, но как страшная 
случайность. Никто не подумал, что вот через несколько минут 
может снова разорваться шрапнель и убить не одного, а несколь-
ких человек. Стояли в очереди большей частью бабы и дети.
`
2. Нашествие немцев.
`
Уже ползли слухи о движении немцев, австрийцев, гайдамаков. 
Это было в проклятые дни Бреста. Из советских газет мы узнали 
о том, что украинцы подписали сепаратный договор с немцами. 
Да и заметки в советских газетах о <столкновениях с украинскими 
бандитами> были в достаточной мере зловещи. Стало известно, что 
Житомир оставлен большевиками. Кем он взят - неизвестно. И вдруг 
зазвучали новые мотивы, правда, не в печати, уверявшей, что Киеву 
никакой опасности не грозит, а в речах, на заседании совета. Не-
мецкие империалисты, опирающиеся на украинскую контрреволюцию, 
пытаются задушить революцию.
`
И сразу, - такие вещи всегда случаются неожиданно, - среди 
большевиков поднялась паника. Для жителей не подлежало уже 
сомнению, что большевики уходят. Несмотря на самую нелепую, 
лживую информацию, весь Киев знал, что немцы движутся на 
Киев. Видно было, как спешно эвакуировалось и вывозилось все, 
что можно было вывезти. По городу пошли всевозможные слухи. 
Еще выходили <Известия>, а сотрудники <Киевской мысли>
`
106
`
собрались на квартире М. С. Мильруда, помещавшейся против 
редакции, и обсуждали вопрос, когда газета должна выйти, и как 
она будет реагировать на факт немецкой оккупации.
`
Перемена режима, неизвестность, ожидание, - все это всегда 
вызывает известное возбуждение, напряжение нервов, и вышли 
мы из квартиры Мильруда взволнованные и возбужденные. Осо-
бенно возбужден был наш редактор, человек живой, с подвижным 
лицом, стремительный и общительный. Бухнуло снова. И видно 
было, как посерело у него лицо и потухли глаза. Показалось 
выражение некоторой обреченности, которое было на лицах у 
всех в дни Муравьевского наступления. Опять бухнуло.
`
Но толпы народа появились на улицах и не расходились. На-
чавшаяся канонада почему-то никого не смущала. Пришел слух 
что канонада для города не опасна: немецкий броневик посылает 
снаряды через Днепр - вслед уходящим большевикам. Встретились 
такие, которые говорили, что самолично видели немцев на вокзале. 
Подошел репортер, только что пришедший с вокзала. Он расска-
зывал, что немцы моются и чистятся: в город они хотят вступить 
нарядно и торжественно.
`
Проходили часы, ликующие толпы народа и яркий солнечный 
день ждали вступления немцев. Вера в силу немцев была огромна, 
к большевикам все еще относились, как к чему-то ненастоящему, 
и обывательская масса радовалась тому, что, во-первых, наступит 
порядок, а, во-вторых, создадутся отношения старые, такие, к ко- 
торым издавна привыкли - отношения хотя и военной оккупации, 
но не коммунистической диктатуры. В течение нескольких часов 
засверкали товарами магазины, на базарах появились массы про-
дуктов. Это, действительно, чудесный феномен: еще вчера трудно 
было достать хорошо испеченный черный хлеб, а вот немедленно, 
точно в кинематографе, насыпались горы белых булок.
`
Мы, сотрудники <Киевской мысли> стояли подле редакции 
на Фундуклеевской. Двоилось настроение. Все сознавали, что это - 
не освобождение, а оккупация, и тяжелая оккупация торжествую-
щей немецкой реакции и империализма. Ни у кого не было иллю-
зий относительно намерений Германии.
`
Часа в четыре дня показались в отдалении немецкие каски. 
Рота за ротой грузно, солидно, по-немецки, вступали в город 
немецкие части, подчищенные, вымытые, уверенные и спокойно 
направляясь к выбранным квартирьерами казармам. У нас, в России, 
всегда удивлялись Европе, потому что она потребляет огромное 
количество мыла. И тот факт, что немцы, заняв киевский вокзал, 
в течение десяти часов мылись и чистились, прежде чем вступить 
в город, произвел огромное впечатление. Спокойствие всегда авто-
ритетно. И когда показались первые немецкие роты, маленькие ло-
шадки с пулеметами поверх седел, а под каждым пулемётом тща-
тельно положенный коврик, многие подумали:
`
- Ну, эти-настоящие.
`
Какое-то чувство отчужденности было все время, конечно. Им
`